Посол Урус-Шайтана [Невольник]
Шрифт:
Поздно вечером подгребли к одному из островов, намытых морским прибоем и речными наносами. Ещё издалека Звенигора заметил в узкой протоке белый парус фелюги и направил к ней лодку.
На берегу пылал огонь. Вкусно пахла варёная рыба. Вокруг костра сидели рыбаки и ели из казанка ароматную уху. В темноте они не заметили лодки, что тихо причалила к их фелюге.
Беглецы молча взобрались на судно, быстро поставили паруса. Наклонившись на левый борт, фелюга скользнула в протоку, соединявшую устье реки с морем.
Только тогда послышался пронзительный крик рыбаков,
Звенигора стоял у руля, и радость переполняла его. Перед ним открылся путь на родину! Время, проведённое в неволе, казалось тяжёлым сном, который прошёл безвозвратно. Теперь он хотел только одного — попутного ветра и удачи. А там…
Фелюга шла резво. Поскрипывали снасти, гудел парус. Порывистый ветер все дальше и дальше гнал судно от чужих мрачных берегов.
Два дня прошли без происшествий. Несколько кораблей, встретившиеся беглецам, не обратили на них внимания и проплыли мимо. В трюме было достаточно воды в бочках и вяленой рыбы. Ничто не предвещало беды. Звенигора рассчитывал, что вот-вот покажутся пологие берега. А там рукой подать и до Днепра…
Но беда нагрянула внезапно, когда её никто не ждал.
На третью ночь стих ветер, и парус повис, как тряпка. Фелюга остановилась. Однако море было неспокойно. Оно тревожно вздыхало, глухо стонало, легко покачивая небольшое судёнышко на своей могучей груди.
Луна спряталась за тучи, и вокруг наступила непроглядная тьма. Стало тяжело дышать.
— Собирается гроза, — сказал Якуб, подходя к Звенигоре, который только что сменил у руля Спыхальского.
Звенигора перегнулся через борт, приложил к уху ладонь. До его слуха донеслось чуть слышное рокотанье, оно поднималось будто бы из самых глубин моря. Он знал: такой гул в степи — верный признак того, что идёт конница. А на море… Неужели буря? Неужели, когда до днепровского устья осталось дня два хода, им преградит путь неожиданная помеха?
— Снять парус! Да не забудьте люки закрыть. Торопитесь, друзья! — крикнул он, прислушиваясь к глухому нарастающему гулу.
В темноте нелегко было справиться с большим и тяжелым парусом. Снасти запутались. Их пришлось обрубить. Полотнище упало вниз, и его с трудом затолкали в трюм.
Тем временем грозный гул, который нёсся, как казалось, со всех сторон, внезапно перерос в тяжёлый рёв и свист. Фелюга вздрогнула, наклонилась на левый борт. Звенигора налёг на руль и развернул судно кормой к ветру, который подхватил её, словно пушинку, затряс, завертел и понёс в темноту ночи.
Холодные волны перекатывались через палубу. Звенигора выплюнул изо рта солёную воду и что есть силы вцепился руками в мокрый руль:
— Якуб, Яцько, идите вниз! Вам здесь нечего делать! Мы останемся наверху вдвоём с паном Мартыном!
Промокшие до нитки Якуб и Яцько, держась за снасти, пробрались в носовую часть фелюги. Открыли дверцы и втиснулись в тесную каморку. В уголке, качаясь в подвешенной на металлических цепочках лампадке, жёлтым огоньком коптила свеча. Златка сидела на лавке, вцепившись руками в небольшой столик, а Квочка лежал прямо на полу, возле её ног. Рана его загноилась,
Якуб и Яцько перешагнули через Квочку и устроились на лавках, молясь своим разным, таким непохожим, богам об одном: чтобы спасли их от разъярённой стихии.
Буря крепчала. Кругом ревело, клокотало, бесновалось, как в кипящем котле. Пронизывающий ветер сгибал мачту, швырял на палубу мокрые космы туч, хотел во что бы то ни стало закрутить, перевернуть утлое судёнышко, смахнуть его с поверхности моря, как росинку с листка. На фелюге что-то скрипело, стонало, трещало, и казалось, вот-вот она рассыплется, развеется в бурлящем мраке.
Звенигора всей грудью навалился на руль, чувствуя, что судно перестаёт слушаться. Спыхальский вцепился с другой стороны, и только общими усилиями они выровняли фелюгу.
— Выдержит? — спросил Спыхальский.
— А черт его знает! Будем надеяться на лучшее. Если буря не усилится, то, может, и обойдётся как-нибудь! — прокричал в ответ Звенигора.
Однако новый порыв ветра поднял фелюгу на гребень огромной волны, а потом стремительно кинул её в ужасную бездну.
Затрещала мачта и с грохотом свалилась на носовую часть. Другая волна смыла обломки в море.
Непрерывно сверкали молнии. Побелевшими губами Спыхальский шептал: «Езус, Мария!» Звенигора почувствовал, как у него похолодело под сердцем. Какая нелепость! Вырваться из неволи, преодолеть такие опасности для того, чтобы утонуть в море!..
Так прошла ночь. Утром Спыхальский заметил впереди какой-то чёрный предмет.
— Арсен, скала! — выкрикнул он.
Оба налегли на руль. Фелюга круто повернула в сторону, подставив правый борт натиску волн и ветра, почти легла на гребень волны. И тут Звенигора увидел, что это не скала.
— Корабль!.. Галера… Она скоро пойдёт на дно. Держись, Мартын, мы сейчас стукнемся об неё!
Они ещё сильнее налегли на руль, стараясь проскользнуть мимо опрокинутого вверх дном судна. Но расстояние до него быстро сокращалось, и избежать столкновения они не смогли. Фелюга, скользя, чиркнула кормой о галеру. Раздался оглушительный треск — руль переломился и скрылся в волнах…
Теперь, когда руль был сломан и фелюга затанцевала на волнах как хотела, им уже нечего было делать на палубе, и они втиснулись в мокрую и тёмную каморку.
— Ну, что там? — простонал Квочка. — Буря сильней разыгралась? Мы думали, что уже тонем, так затрещало всё…
— Пока ещё не тонем, но… потонем, будьте уверены, пан Квочка, — мрачно ответил Спыхальский.
— Потонем?.. — Квочка надолго замолк, а потом Тихо произнёс: — Из-за меня все это…
— Как это так? — спросил Звенигора.
— Есть старое казацкое поверье: когда в море выплывает грешник, то обязательно накличет на себя и своих товарищей беду. Буря потопит или разбросает по морю их челны. А я — великий грешник… Когда бежал от пана Яблоновского, обещал матери и брату вырвать их из шляхетской неволи, забрать с собой, чтобы не издевалась над ними панская сволота…