Посольский город
Шрифт:
— Я знаю, — сказал он. — Просто я… — И он показал на город рукой. — Здесь так хорошо.
— Хорошо?
— Есть тут что-то.
— «Что-то». А я думала, слова — твоя профессия. Ладно, сделаем вид, что я тебя не слышала. С какой стати мне навлекать на это милое местечко…
— Да ладно тебе, хватит. — Он улыбался, но в голосе сквозил лёгкий укор. — Ты вырвалась, я знаю. Но, Ависа, тебе здесь нравится гораздо больше, чем ты пытаешься показать. Уж не так сильно ты меня любишь, чтобы согласиться вернуться сюда ради меня, будь это место для тебя сущим адом. — Он снова улыбнулся. — Да и что тебе так уж не нравится?
—
Он засмеялся.
— Очко, — сказал он. И взял меня за руку. — Совместимы везде, кроме постели.
— А кто сказал, что я хочу делать это в постели? — ответила я. Это была шутка, а не попытка соблазнения.
Если подумать, то теперь всё это сильно напоминает прелюдию. Впервые я увидела незнакомых мне экзотов в беспутном городишке на крохотной планетке, которую мы зовём Себзи. Там меня представили группе ульев. Понятия не имею, кто они были такие и откуда вели свой род. С тех пор я никого похожего на них не видела. Один подошёл ко мне на своих ложноножках, перегнул в талии похожее на песочные часы тело и, шевеля крошечным отверстием, полным похожих на пеньки зубов, на безукоризненном всеанглийском сказал:
— Мисс Чо. Очень рад встрече.
Не сомневаюсь, что Скайл реагировал на кеди, шурази и паннегетчей с большим апломбом, чем я на ульев тогда. Он читал в восточном районе Послограда лекции о своей работе и путешествиях (меня всегда изумляло, как он, ничего не придумывая, ухитряется, тем не менее, превратить свою жизнь в связную историю, стройную и яркую, как радуга). Тройка кеди подошла к нему потом, перемигиваясь цветовыми клетками на брыжах, и она-самец поблагодарила его, выговаривая слова с характерной для этих существ любопытной дикцией, и пожала ему руку хватательным половым органом.
Он сам познакомился с торговцем-шурази, которого мы знали как Гасти, — позже Скайл с явным удовольствием произнёс мне всю цепочку его имён, — и свёл с ним кратковременную дружбу. Люди разевали рты, видя их вдвоём прогуливающимися по городу: рука Скайла дружески лежала поперёк основного туловища Гасти, а реснички шурази переступали по земле в такт шагам Скайла. Они рассказывали друг другу истории.
— В следующий раз, когда будешь в иммере, — говорил Гасти, — попробуй поехать на веретённой тяге. Чтоб мне провалиться, вот это путешествие! — Я так и не поняла, на самом ли деле его мышление настолько близко к нашему, как позволяли предположить его анекдоты. По крайней мере, разговорный язык давался ему легко, один раз он даже спародировал убогий всеанглийский соседа-кеди, пересказывая какую-то довольно сложную шутку.
Но, конечно, Скайлу больше всего хотелось увидеть ариекаев. Именно ими он занимался по ночам, отдыхая от светской жизни. И именно они ему и не давались.
— Я всё ещё почти ничего о них не знаю, — говорил он. — Какие они, о чём думают, что делают, как работают. Даже бумаги, в которых послы описывают свою работу, свои, как это сказать, взаимоотношения с ариекаями, какие-то на удивление… пустые. — Он посмотрел
Я не сразу поняла смысл его жалобы.
— Работа послов не в том, чтобы понимать Хозяев, — сказала я.
— Чья же это работа?
— Ничья. — Думаю, что именно тогда я впервые ощутила пропасть между нами.
Тогда мы уже знали Гарду, Кайли и других, были знакомы со служителями и их кругом. Я подружилась с Эрсуль. Она дразнила меня тем, что у меня нет профессии (она, в отличие от большинства послоградцев, была знакома с понятием «флокер» ещё до того, как я ввела его), и я отвечала ей тем же. В качестве автома Эрсуль не имела ни прав, ни обязанностей, но, насколько было известно, её прежний хозяин скончался, не оставив завещания, и она так и не стала чьей-либо собственностью. Согласно некоторым вариантам законов об имуществе, кто-нибудь теоретически мог предъявить на неё права, но теперь это показалось бы омерзительным.
— Всё дело в тюрингских программах, — говорил Скайл, когда её не было с нами, хотя и он соглашался, что лучше так, чем как раньше. Наши с ней отношения его забавляли. Мне не нравился его настрой, но поскольку он был отменно вежлив с ней, словно и впрямь считал её человеком, я не стала устраивать скандал. Единственный раз он заинтересовался Эрсуль по настоящему, когда сообразил, что, раз она не дышит, то может входить в город. Я рассказала ему правду: о том, как однажды я её спросила, а она ответила мне, что никогда там не была и не собирается, но почему, не объяснила, а тон у неё при этом был такой, что мне расхотелось вникать в подробности.
Иногда её звали подхалтурить с искусственными умами и автомами Послограда, что приводило к её тесному контакту со служителями: мы с ней часто встречались на одних и тех же официальных званых вечерах. Меня приглашали на них потому, что я тоже бывала полезна. Ведь я вернулась извне гораздо позже, чем кто-либо из начальства: редкие служители ездили по делам в Бремен и возвращались оттуда. Я была источником, из которого они могли узнать о последних событиях и культуре Чаро-Сити.
Когда я уезжала из Послограда, папа Реншо отвёл меня в сторону — буквально прижал меня к стене комнаты, в которой проводилась моя отвальная. Я ждала отцовских наставлений, измышлений о жизни снаружи, но он только сказал мне, что, если я когда-нибудь вернусь, Послоград будет очень заинтересован состоянием дел в Бремене. Это было сказано так вежливо и прямо, что я даже не сразу поняла, что меня вербуют в шпионки. Сначала я забавлялась тем, что совсем не похожа на шпионку. А потом, тысячи часов спустя, когда я вернулась в Послоград и обнаружила, что стала полезна именно в том качестве, о котором мне говорили, мне сразу стало и грустно, и смешно.
Мы со Скайлом в любом случае вызывали бы интерес — он, зачарованный местной культурой одержимый иностранец, был явлением редким; я, часть Языка, иммерлётчица-возвращенка, была местной знаменитостью. Но, начав поставлять факты о Бремене, я, простолюдинка, и мой простолюдин-муж куда быстрее вошли в окружение служителей, чем могли бы при иных условиях. Приглашения продолжали поступать даже тогда, когда местные средства массовой информации уже перестали публиковать интервью и статьи о блудной иммерлётчице.