Посольство
Шрифт:
Ладно, посмотрим, что скажет теперь Лейлэнд.
– Гарри, можем ли мы вызвать этого Вимса побеседовать?
– Сейчас его нет в городе. – Лейлэнд задумался на секунду. – Мы оставляли для него уведомления. Не слишком много, чтобы не вспугнуть птичку.
– Но нам известно, где его можно найти.
– Угу.
– Отлично. Ваше время слишком дорого для таких занятий, – сказала она старшему. – Пусть Пол свяжется с министерством юстиции. А пока держите новый паспорт в сейфе. Я не могу придумать более надежного способа выкурить Вимса из места, где он скрывается.
В
Набирая номер, чтобы поговорить с Коннелом, он внимательно смотрел на телефон.
– Это Рэнд, – сказал он без лишних любезностей. – Ты серьезно решил сделать Неда Френча ответственным за безопасность Четвертого июля?! Знаешь, есть такая штука, как специальные каналы.
– Тогда, – холодно заметил Коннел, – они идут от меня. Если есть какие-то жалобы, подай их в письменном виде.
– Сукин сын, – воскликнул Рэнд, после того как положил трубку. Коннел был сейчас неприкасаемым. Но Френч-то таким не был. Есть только один способ проучить этого раздолбая Коннела. Если к концу приема сад повсюду будет залит кровью, Рэнд позаботится, чтоб там была и кровь Френча.
Глава 3
В десять утра, набросав предварительный план того, как обеспечить безопасность приема в Уинфилд-Хаузе, Нед отослал помощника подготовиться к брифингу, назначенному на полдень. Шамун закрылся в своем кабинете и начал раскладывать карты и схемы, которые нужно было показать через проектор. Когда зазвенел телефон Неда Френча и тот не ответил, Мо вошел в его кабинет.
Поговорив с Лаверн Френч, Шамун написал записку боссу и задержался, глядя на уже редеющий поток чиновников, опоздавших в этот понедельник к началу работы. Шамун был в Англии недавно, но уже знал, что по понедельникам не имело смысла звонить людям в офис до одиннадцати утра, а по пятницам – после обеда, поскольку их нет на месте.
Капитан Морис Шамун был гораздо внимательнее к мелочам, чем другие офицеры его возраста. Другие первые лейтенанты и капитаны, работавшие на разведку под крышей посольства в 80-х, относились к новому поколению, говорили развязно, позволяли себе класть ноги на стол и потихоньку покуривать в кабинетах.
Шамуну, например, никогда бы не пришло в голову подойти к личному аппарату Неда, не получив от него такого указания. И ни за что он не обратился бы к Лаверн иначе, чем «миссис Френч», если бы она первой не стала называть его Мо. Такой деликатностью, вероятно, отличались не все жители города Сэндаски, штат Огайо, но в семье Шамуна она почиталась как Священное Писание.
Ибрагим Шамун не покинул Бейрут в начале 60-х, а уехал лишь после того, как город стали раздирать конфликты. Он ни секунды не сомневался, когда его бездетный дядя, владелец небольшого
Очень быстро после этого появились на свет его сын Морис, две дочери и еще одиннадцать магазинов ковров в прилегающих к Сэндаски районах. Дядя Лаиб ушел на покой. Ибрагим же управлял сетью магазинов, был президентом торговой палаты, членом приходского управления методистской церкви и ждал, когда Морис окончит колледж и займет принадлежащее ему по праву второе место в фирме.
Капитан Шамун закрыл дверь в кабинет Неда, вошел в свою комнату, расположенную по соседству, и включил маленький настольный приемник, чтобы послушать новости. Конспирация была первой заповедью разведывательной работы, но две запертые двери и включенное радио свидетельствовали о личных пристрастиях Шамуна, отчасти определивших его судьбу.
Он знал, что не мог войти в команду, несмотря на отлично сшитую форму, капитанские двойные серебряные полосы на погонах и ряд наградных ленточек мирного времени на груди. Он никогда не мог войти ни в какую команду. Два мотива – тайный и явный – побудили его избрать военно-дипломатическую шпионскую карьеру.
Явным было нежелание доживать жизнь, расстилая перед провинциальными домохозяйками ковры и расхваливая качество синтетических покрытий. Тайное же оставалось тайным – не для Шамуна, но для всех остальных, даже для тех, кто довольно долго наблюдал за ним, например для Неда Френча.
Если Шамун и говорил с кем-то откровенно, то это был Нед, которого он считал своим единственным другом на службе. Впервые они встретились в посольстве в Риме, а не в Бонне, где Нед работал до того, как оказался в Лондоне. Рим, где ультралевацкие жестокости и неофашистские массовые кровопролития соединились с привычным мошенничеством чиновников, сблизил двух мужчин. Однажды, в откровенном дружеском разговоре, Шамун вскользь упомянул о тайной причине, побудившей его уехать из дому.
– Я был единственным ливанцем в Сэндаски, – часто говорил он, но никогда не завершал фразу.
– Вечно посторонний, да? – спросил тогда Нед.
Шамун не ответил. Нед был первым, кто угадал. При обычных проверках в разведке ощущение себя чужаком обычно не давало о себе знать. Правда, кое-что могла подсказать Неду поездка, совершенная Мо после окончания колледжа, в 1980-м. Вместо того чтобы в июне начать работать в главном магазине, Шамун собрал все свои сбережения и отправился в единственное место на земле, где, как он знал, он не мог чувствовать себя чужим.
Ливан.
Непостижимая бредовость этого шага оказалась очевидной, как только он приземлился в аэропорту Бейрута, оказавшись под перекрестным огнем друзов и фалангистской милиции. После этого, правда, дела пошли легче. Он бродил по изрытым пулями улицам столицы: с его худобой, темной кожей, глазами, похожими на маслины, он был неотличим от окружающих. По-арабски он говорил все еще как начинающий, вспоминая то, что слышал от отца и матери, когда они переходили на этот язык, непонятный детям. Его произношение было правильным.