Посреди зимы

Онегов Анатолий Сергеевич

А тем временем подо льдом что-то изменилось. Тяглой все дольше и дольше оставался неподвижным, а потом и закурил, что совсем точно означало: клев окончился. Прошло еще полчаса. Мы сидели молча, кто пытаясь решить загадку таинственного рыбака-карела и его счастливой лунки, а кто про себя завидуя и удачливому рыбаку, и Тяглову, успевшему занять счастливое место.

До

возвращения домой оставалось совсем немного, когда Тяглов, обращаясь не ко мне, нет (меня вместе с моей потешной снастью он разом уничтожил горящим взглядом еще тогда, когда возле его лунки заметил я изумрудного окуня), а к Мясникову, негромко и с заметной иронией произнес:

– Николай Иванович, ну-ка иди сюда, может, здесь тебя колобашина-то и ждет.

Звучать это приглашение, судя по всему, должно было так: «Иди, помакай свою мормышку, иди, докажи, что твоя снасть лучше моей… Ха-ха-ха… Нет его здесь, окуня-то, раз у меня нет… Ха-ха-ха». Но Мясников не уловил иронии и сначала просто отмахнулся рукой: ну, мол, ее к черту – домой пора, до следующего раза оставим. Но здесь вступились мы с дядей Костей и, болея за Мясникова и очень желая ему удачи, поддержали призыв:

– Давай, Николай Иванович, попробуй.

И Мясников встал со своего ящика, подошел и заглянул в счастливую лунку. Тяглов отодвинулся, уступил место, убрал свою снасть. Мясников раздвинул корочки льда ручкой удочки-игрушки, опустил в воду свою мормышку-крошку и, дождавшись, когда мормышка коснулась дна, мягко приподнял ее со дна одним сторожком. Сторожок пошел вверх. Мясников остановил удочку, но сторожок не остановился и продолжал подниматься. Тут же последовала подсечка, и внизу, подо льдом, упрямо таща в воду и леску, и сторожок, и удочку-игрушку, и руку Мясникова, заходила упорная рыбина.

Рыбина то поднималась вверх, вслед за искусной рукой рыбака, то снова рыбак подчинялся ей, а когда окунь оказался наконец на льду, мы ахнули – это действительно был колобаха, колобаха – мечта Мясникова… Мы ахнули, а у Тяглова от горького удивления опустилась и осталась опущенной нижняя губа – такого окуня Тяглову еще не привелось сегодня увидеть.

Разгорячившийся

Мясников снова опустил мормышку в воду, и снова внизу, подо льдом, заходила на тонкой леске тяжелая колобаха… Поймав третьего окуня-красавца, Николай Иванович успокоился и, вспомнив, что ловит из чужой лунки, постарался извиниться перед Тягловым:

– Что же ты, Алексей Тимофеевич, лови… Я так уж, попробовал только.

И Тяглов не заставил себя дальше уговаривать. Он уже успел размотать свою снасть, и его тяжелая, неуклюжая блесна поспешно нырнула в воду. Мы не расходились и ждали, что будет… Но ничего не было. Ничего не было пять, десять, пятнадцать минут. И тогда я и дядя Костя, будто сговорившись, в один голос снова призвали Мясникова к соревнованию. И снова он сначала отказывался и снова, смущаясь от необходимости занять чужую лунку, все-таки согласился с нами.

И снова произошло чудо. Окунь-колобаха оказался на льду, за ним второй. Третьего, как в прошлый раз, Мясников ловить теперь не стал и, поняв, наконец, какой именно спор идет, хитро и вызывающе подмигнул Тяглову:

– Ну, кто кого, Алексей Тимофеевич? Давай теперь ты…

И Тяглов, поддавшись настоящему здоровому азарту соревнования и позабыв разом о своем честолюбивом желании утвердить окончательно и навсегда свои снасти и свои методы зимней ловли, уже без многохитрой усмешки склонился над лункой. И опять ему не повезло. И опять после него повезло Мясникову.

К машине мы брели уже в темноте, брели дружно и устало, все вместе – победители и все вместе – побежденные, брели счастливо и необычно легко посреди озера, посреди тайги, посреди зимы.

И на следующий день Тяглов, правда еще не признав вслух своего поражения, завел со мной окольный разговор о тонких лесках и маленьких мормышках, которые были у меня, которыми я охотно делился с Мясниковым и которых пока не было у Тяглова.

А тайну загадочного рыбака и его счастливой лунки мы так и не разгадали. Рыбака этого мы больше не встречали, а, рыба возле той лунки нам больше не попадалась…