Посредник
Шрифт:
Эта фотография обошла весь мир. Таким Джона Кормака еще не видел никто: постаревшим прежде времени, изможденным, безжизненным. Человеком, у которого все позади.
По окончании траурной церемонии ее участники проходили мимо президента молча, не в силах подобрать нужные слова. Президент понимающе кивал, пожимал протянутые руки — действуя как автомат.
За ближайшими родственниками шли друзья, коллеги во главе с вице-президентом и представителями администрации, приложившими столько стараний в трудные дни. Четверых из них — Оделла, Рида, Доналдсона и Уолтерса — президент
Майкл Оделл помедлил немного, словно собирался что-то сказать, потом покачал головой и шагнул дальше. Прилипшие к его лбу пряди густых седых волос совсем намокли.
Джима Доналдсона также хватило только на то, чтобы с безмолвным сочувствием взглянуть другу в глаза, пожать вялую, бессильную руку и отойти в сторону.
Билл Уолтерс, пытаясь скрыть свои чувства за сухой формальностью, пробормотал только:
— Примите мои искренние соболезнования, господин президент.
Мортон Станнард, в прошлом нью-йоркский банкир, был здесь самым старшим. Ему довелось провожать в последний путь многих близких друзей и коллег, но на таких похоронах он еще не бывал. Он собирался сказать что-то, приличествующее случаю, но лишь промямлил невнятно:
— Господи, господи… Я так тебе сочувствую, Джон…
На черном лице Брэда Джонсона застыло ошеломленно-недоумевающее выражение.
Хьюберт Рид поразил тех, кто вплотную окружал чету Кормаков. Человек он был крайне сдержанный, не склонный к открытому проявлению эмоций, к тому же холостяк, равнодушный к семейным радостям. Глядя на Джона Кормака в упор и протягивая ему руку, он вдруг подался вперед и стиснул старого друга в объятиях. Потом, смущенный этим внезапным порывом, сразу отвернулся и поспешил к машинам, готовым доставить высокопоставленных особ к самолету.
Дождь припустил снова. Двое могильщиков принялись забрасывать яму землей. Все было кончено.
На последний паром из Дувра было уже не успеть. Куинн и Саманта переночевали в скромной гостинице, а на вокзал Чаринг-Кросс отправились утром.
Остенде — старинный город во Фландрии, на реке Шельде, место оживленной торговли со времен Колумба. По прибытии туда Куинн взял напрокат малолитражный голубой «форд», и они продолжили свое путешествие.
Бельгию легко пересечь из конца в конец за самое короткое время. Этому немало способствуют первоклассные современные дороги. Куинну понадобилось всего несколько часов, чтобы, минуя Брюгге и Гент, добраться до Антверпена.
Саманте Европа казалась неведомой страной, но Куинн чувствовал себя здесь как дома. Иногда он заговаривал со встречными по-французски. Саманте и в голову не приходило, что прежде всего требовалось испросить у собеседника согласия вести разговор именно на этом языке. Фламандцы, как правило, владеют французским, но не выносят, если их принимают за валлонцев.
Остановившись в скромном отеле недалеко от Де Кейзерлей, они заглянули в ресторанчик.
— Что, собственно, мы ищем? — спросила Саманта за обедом.
— Мне нужен один человек, — задумчиво проговорил Куинн.
— Кто именно?
— Узнаю, если увижу.
После обеда Куинн взял
Фалькон-рю оказалась захудалой улочкой, где среди второразрядных лавочек Куинн отыскал магазин дешевой одежды. Купленные джинсы, матросский свитер и грубые башмаки они затолкали в холщовый мешок и отправились на поиски Шипперстраат. Стрелы подъемных кранов над крышами указывали на близость порта.
Пространство между Фалькон-рю и берегом реки Шельды заполняло беспорядочное скопление обшарпанных, неприглядных построек. На узких кривых улочках навстречу попадались рослые, загорелые моряки торгового флота. Внимание Саманты привлекла освещенная витрина с зеркальными стеклами. Внутри, соблазнительно раскинувшись в кресле, красовалась пышнотелая девица в купальнике.
— Куда мы попали, Куинн? Это же квартал публичных домов! — воскликнула Саманта.
— Знаю, — отозвался Куинн. — О нем-то я и расспрашивал.
Не сбавляя шага, он внимательно приглядывался к вывескам. Из ярких витрин зазывно махали красотки, мелкие лавчонки торговали всякой всячиной.
— Ты ищешь, где делают татуировку?
— Нет, Самми. Здесь, вблизи порта, полным-полно матросов. У многих из них по традиции татуировка. А где матросы — там девочки и те, кто живет за их счет. Завтра мы сюда вернемся.
В назначенное время сенатор Беннетт Хэпгуд взошел на трибуну. На следующий день после похорон Саймона Кормака обе палаты конгресса возобновили обсуждение обстоятельств трагедии, которая, разыгравшись за океаном, потрясла всю страну.
Все выступавшие, один за другим, взволнованно призывали найти злоумышленников, чего бы это ни стоило, и передать их в руки американского правосудия. Председательствующий, ударив молотком, провозгласил:
— Слово имеет сенатор от штата Оклахома!
Бённетт Хэпгуд не пользовался в сенате большой известностью. Ввиду важности вопроса на заседание явилось гораздо больше народу, чем ожидалось. От сенатора из Оклахомы сенсационных сообщений не ожидалось. И, как выяснилось, напрасно. После традиционных слов соболезнования президенту сенатор гневно осудил злоумышленников и выразил желание, чтобы таковые были возможно скорее привлечены к ответу. Далее он умолк, словно собираясь с мыслями. Для продолжения речи требовалось набраться решимости.
Сенатор понимал, что рискует — и рискует серьезно. Доказательствами он не располагал. Если полученные им сведения неверны, то в глазах собратьев-политиков ему суждено навсегда остаться пустословом, чьим громким заявлениям грош цена. Выбора, впрочем, не было… Иначе свежая, столь мощная финансовая поддержка тотчас же будет прекращена.
— Не исключено, однако, что в поисках того, кто совершил это злодейское преступление, нам вовсе не надо далеко ходить.
Приглушенный шум в зале мгновенно затих. Собравшиеся было уйти вернулись на свои места.