Пост Леонардо
Шрифт:
— Орландо, там пришли семь камаюра. А остальные — это женщины.
Да, индейцы Шингу никогда не включали женщин в общий «баланс», в «сводку наличного состава» своего племени. В счет всегда шли только мужчины. Так уж повелось испокон веков, и ничего тут не поделаешь. А бедный Аруйаве вынужден был сказать, что в его племени около двадцати человек «вместе с женщинами». Ему, очевидно, никак не хотелось признать, что его народ фактически прекратил свое существование.
...Ладно, пусть будет так. Я закуриваю и спрашиваю его:
—
— Да.
— А твоя жена?
— Она суйа...
Ирония судьбы: последний из трумаи вынужден взять в жены девушку из племени своих врагов. Что это: новейший вариант «Ромео и Джульетты» или только необходимость найти себе женщину, даже если твой отец перевернется в своей убогой могиле?
— А твоя жена знает язык трумаи?
— Нет.
— А ты знаешь язык суйа?
— Нет.
— А как же вы объясняетесь?
— По-португальски.
— А ваш сын?
— Он начинает говорить по-португальски. Но знает несколько слов и трумаи.
— Ты доволен своей жизнью?
— Да.
— Тебе здесь, в Диауаруме, лучше, чем было раньше, когда ты жил в своей деревне?
— Да, мне здесь очень хорошо.
— А чего бы ты хотел, чтобы тебе стало еще лучше?
— Не знаю,— он задумывается, молчит, потом отвечает: — Я хотел бы всегда работать вместе с Клаудио. Еще хочу научиться чинить мотор у лодки. И чинить радио. А то, когда оно замолкает, приходится звать Клаудио.
Он снова молчит, собираясь с мыслями, и добавляет!
— Еще хочу научиться читать и писать. Хочу прочитать много книг. Сколько прочитал Клаудио,
— Зачем?
— В книгах рассказывается, как надо жить. Как чинятся моторы. Как летают самолеты. Да, и еще я хочу стать летчиком. И летать из Диауарума в Леонардо. Возить лекарства и продукты...
— Ты знаешь какие-нибудь легенды трумаи?
— Знаю. Мне их рассказывала мать.
— Расскажи мне что-нибудь.
Он вздыхает и озабоченно морщит лоб. Потом начинает рассказывать длинную легенду о том, как в одной из деревень трумаи была похищена девушка, которую утащил старый и хитрый лис. В далекой лесной хижине эту девушку разыскал молодой парень. Они полюбили друг друга и сбежали от лиса обратно в село. Девушка вернулась в дом своей матери, но мать не узнала ее. Поэтому девушка жила в деревне чужой. Ей было трудно. Соседи кормили ее остатками «бижу». И она начала тосковать по своему старому лису. И умерла от тоски...
С первыми лучами солнца, где-то в половине шестого, мы с Галоном просыпаемся почти одновременно. На соседнем гамаке безмятежно сопит Арналдо, свесив левую руку до земли. Запах дыма приятно щекочет ноздри: Клаудио уже на ногах. Он готовит завтрак из остатков наловленной вчера рыбы и, разумеется, «рис-фасоль». Галон, расталкивает Арналдо, тот со стоном пытается отмахнуться: «Еще солнце не встало! Лететь до Леонардо всего двадцать минут». Галон кричит, что, по словам Клаудио, погода может испортиться с минуты
Проглотив завтрак, мы прощаемся с Клаудио и быстро погружаемся на самолет. Солнце уже повисло за черным краем леса, а с запада двигается облако, предвещающее дождь. Ревет мотор, струи красной пыли рвутся из-под крыльев, ударив по сощурившимся индейцам и одиноко торчащему среди них в своих мятых брюках Клаудио. Спотыкаясь на кочках, переваливаясь с боку на бок, «баркрайфт» прыгает по просеке, поднатуживается и с видимой неохотой повисает в воздухе. Еще через мгновение зеленая пучина сельвы поглощает малоки Диауарума. Мы молчим. Потом Галон говорит, словно размышляя вслух:
— Вот так и живет Клаудио...
Арналдо закрывает форточку, откуда бьет холодная струя воздуха, и добавляет:
— А следующий самолет будет у него то ли через месяц, то ли через полгода...
От Диауарума до поста Леонардо лететь недолго. Около получаса. Мы лениво беседуем, вспоминая приключения вчерашнего дня. Галон и Арналдо упиваются своими рыбацкими подвигами. Я рассказываю им о поездке к суйа. Арналдо восхищается, вспомнив, с каким олимпийским спокойствием Аруйаве манипулировал переключателями рации.
— А что? — говорит Галон. — Индейцы очень сообразительны, восприимчивы. Если бы у нас всюду к ним было бы такое же отношение, как здесь, таких, как Аруйаве, были бы у нас не единицы, а тысячи.
— А почему нельзя добиться этого? — спрашиваю я.
— Чего?
— Ну, чтобы к ним всюду было такое отношение, как здесь.
— Чудак ты, — снисходительно говорит Галон. — Ты не понимаешь простой вещи: этот Парк — заповедник, остров, исключение из правила. То, что ты здесь видишь, ты нигде больше не увидишь, потому что это невозможно.
— Как это так «невозможно»? Невозможно человеческое отношение к индейцам?
— Да нет, ты меня не понимаешь. Я говорю не об отношении к ним. Я говорю об исключительности этого Парка как учреждения. Мы не можем себе позволить создавать много таких Парков и территорий, потому что это помешает освоению страны. Нельзя же отдать индейцам всю нашу Амазонию и сидеть сложа руки, пока они скачут со своими луками по землям, которые хранят урановые руды или золото, нефть или алмазы. Мы вынуждены, мы хотим, и мы будем осваивать нашу страну, эксплуатировать ее богатства, а это означает, что индейцам придется еще больше потесниться. Хотят они этого или нет.
— Конечно, не хотят, — говорит Арналдо. — Помнишь падре Кальери?
— Подожди, подожди, — оживляется Галон. — Какое сегодня число? Тридцатое, кажется. Так ведь сегодня или завтра исполняется ровно год...
Он был прав: в тот самый день, когда мы возвращались из Диауарума, исполнилась первая годовщина трагической истории, взволновавшей всю страну. Думаю, что о ней следует рассказать подробнее.
ЧАСТЬ II
ГИБЕЛЬ ПАДРЕ КАЛЬЕРИ