Постчеловечество
Шрифт:
В первые послевоенные годы самым распространенным ответом на вопрос о том, кто может стать новым господствующим классом формирующегося общества (которому в то время еще даже не давалось определенного названия), было указание на некую абстрактную «управляющую элиту», или «класс менеджеров» «…кто же составляет правящий класс посткапиталистического общества?» — спрашивал в конце 50-х годов Р. Дарендорф, и отвечал: «Его представителей следует искать на верхних ступенях бюрократических иерархий — среди тех, кто отдает распоряжения административному персоналу». [10] В «„технотронном“ обществе, то есть обществе, формирующемся — в культурном, психологическом, социальном и экономическом плане — под воздействием современной техники и электроники… где индустриальные процессы уже не являются решающим фактором социальных перемен», [11] новая элита должна в первую очередь обладать способностями контролировать и направлять процессы, диктуемые логикой технологического прогресса — считал Зб. Бжезински. Предельно широкое определение этой социальной страты, которая была названа им «техноструктурой», дал Дж. К. Гэлбрейт, в 1969 г. отмечавший, что «она включает всех, кто привносит специальные знания, талант и опыт в процесс группового принятия решений». [12] Еще раньше К. Райт Миллс отметил, что новая социальная элита представляется не элитой богатства, а элитой статуса; [13] его подправил А. Турен, указавший, что технократический
10
Dahrendorf Ralf. Class and Class Conflict in Industrial Society, Stanford (Ca.): Stanford Univ. Press, 1959, p. 301.
11
Brzezinski Zbigniew. Between Two Ages, New York, London: Penguin, 1971, p. 9.
12
Galbraith John К. The New Industrial State, 2nd ed.,London, New York Penguin, 1991, p. 86.
13
Wright Mills, C. The Power Elite, New York, Oxford: Oxford Univ. Press, 1959, p. 6.
14
См.: Touraine Alain. The Post-Industrial Society. Tomorrow’s Social History: Classes, Conflicts and Culture in the Programmed Society, New York: Random House, 1974, p. 70.
Параллельно социологи искали позитивное определение новой элиты. Хотя многие исследователи вплоть до середины 70-х годов предпочитали говорить о «новом классе», «доминирующем классе», «правящем классе», «высшем классе» и т.д., [15] не давая ему четких определений, особо проницательные авторы недвусмысленно связывали социальный статус с интеллектуальными и творческими способностями человека. При этом характерно, что перспектива формирования новой социальной реальности порождала не столько надежды, сколько ощущение опасности. Еще в 1958 г. М. Янг в фантастической повести «Возвышение меритократии» в гротескной форме обрисовал конфликт между интеллектуалами и остальным общество как опасное противоречие следующего столетия. [16] В 1962 г. Ф. Махлуп, вводя в научный оборот показательный термин «работник интеллектуального труда (knowledge-worker)», [17] указывал на то, что работники нового типа изначально ориентированы на оперирование информацией и знаниями; фактически индифферентны к форме собственности на средства и условия производства; крайне мобильны; и, как правило, стремятся заниматься деятельностью, открывающей широкое поле для самореализации и самовыражения, хотя бы и в ущерб сиюминутной материальной выгоде. О. Тоффлер вынужден был признать, что традиционное обществоведение, изучающее «переход власти от одной личности, одной партии, одной организации или одной нации к другой», теряет свое значение в условиях, когда основными становятся «скрытые сдвиги во взаимоотношениях между насилием, богатством и знаниями». [18] Основатель теории постиндустриализма Д. Белл подытоживал: «Если в течение последних ста лет главными фигурами были предприниматель, бизнесмен, руководитель промышленного предприятия, то сегодня „новыми людьми являются ученые, математики, экономисты и другие представители новой интеллектуальной технологии“». [19]
15
Подробнее см.: Giddens Anthony. Social Theory and Modem Sociology, Cambridge: Polity, 1987, pp. 263-264; Pakulski, Ian and Waters, Malcolm. The Death of Class, London, Thousand Oaks (Ca.): Sage Publications, 1996, p. 55, и др.
16
См.: Young, Michael D. The Rise of Meritocracy, 1870–2033: The New Elite of Our Social Revolution, New York: Random House, 1958.
17
Подробнее см.: Hepworth Mark E. Geography of the Information Economy, London: Pinter, 1989, p. 15.
18
Toffler, Alvin. Powershift: Knowledge, Wealth and Violence at the Edge of the 21th Century, New York: Bantam Books, 1991, p. 464.
19
Bell Daniel. The Coming of Post-Industrial Society: A Venture in Social Forecasting, New York: Basic Books, 1976, p. 344 (см. также русское издание: Белл, Даниел. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования, перевод с англ. под ред. В.Л. Иноземцева, Москва: Academia, 1999).
Однако перемены происходили не только на одной стороне социального спектра. С другого фланга отмечалось постепенное накапливание негативных явлений, казавшихся ранее преодоленными как самим промышленным капитализмом, так и развитием системы социального обеспечения. Еще в начале 60-х годов Г. Маркузе отметил, что новая высокотехнологичная деятельность резко сокращает потребность в прежних категориях трудящихся, и традиционный рабочий класс становится далеко не самой заметной социальной группой современного общества. [20] Если в нем и растет потребность в труде, то прежде всего в низкоквалифицированном и неквалифицированном; возникает особая страта, которую А. Горц назвал «неклассом нерабочих», или «неопролетариатом», состоящим «либо из людей, ставших хронически безработными, либо из тех, чьи интеллектуальные способности оказались обесцененными современной технической организацией труда… работники этих профессий почти не охвачены профсоюзами, лишены определенной классовой принадлежности и находятся под постоянной угрозой потерять работу». [21] А. Турен предпочитал говорить об «особо отчужденном классе», к которому он относил представителей устаревающих профессий, членов замкнутых региональных сообществ и т.д.; переход же от индустриального общества к новому социальному порядку считался им «переходом от общества эксплуатации к обществу отчуждения». [22] Поэтому какие бы возможности ни открывало перед человеком новое «постиндустриальное» общество, оно открывает их в совершенно различной степени — и классовое неравенство, а с ним и классовый конфликт, не уходят в прошлое, а в чем-то становятся даже резче.
20
См.: Marcuse Herbert. One-Dimensional Man. Studies in the Ideology of Advanced Industrial Society, London, New York: Routledge, 1991, p. 31.
21
Цит. по: Giddens Anthony. Social Theory and Modern Sociology, p. 279.
22
См.: Touraine Alain. The Post-Industrial Society, p. 70, 61; Castoriadis, Cornelius. The Imaginary Institution of Society, Cambridge (Ma.), London: The MIT Press, 1987, p. 115.
На протяжении последних десятилетий эти обостряющиеся противоречия привлекали внимание самых известных западных социологов. В результате сегодня можно констатировать определенный консенсус, который сложился во взглядах и на высший класс «постиндустриального» общества, и на его классовую структуру в целом.
Во-первых, утверждается, что главным объектом собственности, дающим представителям этого нового класса основания занимать доминирующие позиции в обществе, являются уже не «видимые вещи» (такие, как земля и капитал), а информация и знания, которыми обладают конкретные люди (зачастую к этим «активам» также применяется понятие «капитала» [23] ) — и поэтому господствующий класс не так замкнут и однороден, как высшие слои аграрного и индустриального обществ. Эта страта не «наследственна»; она по своей природе не есть аристократия, [24]
23
См.: Wright Mills, С. White Collar. The American Middle Classes, New York, Oxford: Oxford Univ. Press, 1951, p. 269.
24
См.: Handy, Charles. «Unimagined Future» in: Hesselbein, Frances, Goldsmith, Marshall and Beckhard, Richard (eds.) The Organization of the Future, New York, San Francisco (Ca.): Drucker Foundation & Jossey-Bass Publishers, 1997, p. 382.
25
Подробнее см.: Wright Mills, C. The Power Elite, p. 278–279.
Во-вторых, отмечается, что влияние данной группы определяется прежде всего ее доминирующим положением в соответствующих социальных иерархиях — бизнесе, армии, политических институтах, научных учреждениях; при таком подходе правительственная бюрократия профессиональные и академические эксперты и техноструктура, то есть лица, так или иначе причастные к управлению и стоящие у начала информационных потоков, объединяются в понятие технократического класса. [26] В силу переплетенности различных социальных институтов попасть в класс технократов можно отнюдь не только на основе способности человека усваивать информацию и генерировать новое знание. При этом, однако, до сих пор считается, что в конечном счете «статус профессионалов определяется в соответствии не столько с их иерархическими полномочиями, сколько с их научной компетентностью». [27]
26
См.: Touraine Alain. The Post-Industrial Society, p. 70.
27
Touraine Alain. The Post-Industrial Society, p. 65.
В-третьих, большинство авторов так или иначе сходятся в том, что новое общество может стать — и de facto становится — менее эгалитаристским, нежели прежнее, поскольку,хотя «информация есть наиболее демократичный источник власти», [28] капитал как основа влияния и могущества заменяется не трудом, а знаниями которые являются, не в пример труду, «редким (курсив мой. — В.И.) производственным фактором», [29] привлекающим большой спрос при ограниченном предложении. По этой причине складывающееся меритократическое социальное устройство может быть только пародией на демократию, и возникающие новые возможности социальной мобильности не устраняют, а скорее даже подчеркивают его элитарный характер. [30]
28
Toftler Alvin. Powershift, p. 12.
29
Geus Arie de. The Living Company, Boston: Harvard Business School Press, 1997, p. 18.
30
См.: Lash Christopher. The Revolt of the Elites and the Betrayal of Democracy, New York, London: W.W. Norton & Co., 1995, p. 41.
Возникает вопрос: в какой мере способен этот новый высший класс адекватно оценивать стоящие перед обществом проблемы; в какой мере он заинтересован в повышении благосостояния остальных его членов; может ли он определять цели и задачи, которые большая часть социума готова будет воспринять как свои собственные?
Все эти вопросы очень важны, потому что новый господствующий класс кардинально отличается от военной аристократии, феодального сословия или класса буржуа. Все прежние высшие классы были классами статуса: если у феодала отнимали его земли, вместе с ними он лишался власти; если предприниматель разорялся, он мог превратиться в мелкого лавочника или наемного менеджера. Именно об этом говорил К. Маркс, когда он рассуждал о различии между капиталом-собственностью и капиталом-функцией; [31] класс капиталистов в его концепции воплощал именно капитал-собственность. В то же время принадлежность к новому высшему классу определяется способностями: человек относится к управленческой или научной элитам прежде всего вследствие наличия у него таланта к усвоению информации и превращению ее в новое знание. Однако очевидно, что способность продуцировать новые знания отличает людей друг от друга в гораздо большей степени, чем размеры материального богатства; более того, эта способность не может быть приобретена ни мгновенно, ни в ограниченные сроки, а в определенной мере заложена на генетическом уровне, который определяется межгенерационными отношениями. Таким образом, по мере того, как новый высший класс будет вбирать в себя особо достойных представителей иных слоев общества, потенциал оставшихся будет снижаться. Обратная миграция, вполне возможная в буржуазном обществе, в данном случае более сложна, так как раз приобретенные знания могут только совершенствоваться, но при этом фактически не могут быть утрачены. Поэтому имеются веские основания предположить, что общество XXI века будет жестко поляризованной классовой структурой, которая вызовет к жизни противоречия более острые, нежели те, какими были отмечены предшествующие ступени общественной эволюции.
31
См.: Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, 2-е изд., М.: Политиздат, т. 25, ч. I, с. 406–429.
Современные общества Запада стали индустриальным уже в конце XIX века. Однако имущественное неравенство, сопровождавшее процессы промышленного развития, достигло к тому времени уровня, явно угрожавшего социальной стабильности. Первая мировая война обострила существовавшие в обществе противоречия и привела к целой череде социальных взрывов, поставивших под сомнение саму возможность дальнейшего существования капиталистического строя. Ответом на это стали меры, направленные на сокращение имущественного разрыва; наибольших успехов такая политика достигла в Европе после Второй мировой войны, тогда как в США ее интенсивность была существенно меньшей. Поэтому Соединенные Штаты дают более «чистую» картину процесса, к которой мы и хотели бы сейчас обратиться (влияние же тех практик, которые получили распространение в Европе, мы оценим позднее).
Статистика свидетельствует, что с начала XX века и вплоть до середины 70-х годов имела место устойчивая тенденция к снижению разрыва между богатыми и бедными. Так, в США доля 1% наиболее состоятельных семей в общем богатстве снизилась с 30% в 1930 г. до менее чем 18% в середине 70-х (что стало самым низким показателем с момента провозглашения независимости США); в Великобритании доля 1% богачей в национальном достоянии снизилась с более чем 60% до 29%, а доля 10% — с 90% до 65%; в Швеции эти показатели составили 49% и 26%, 90% и 63%. [32] Однако к середине 70-х годов процесс замедлился; в период экономического кризиса 1978–1981 гг. он и вовсе остановился; с начала же 80-х годов наметилась и стала интенсивно развиваться противоположная тенденция. Можно ли объяснить данные перемены изменяющейся ролью «класса интеллектуалов» в современном обществе?
32
См.: Pakulski Jan and Waters, Malcolm. The Death of Class, p. 78.
К середине 70-х годов сложилась ситуация, когда, во-первых, технологические основы производства стали диктовать возрастающую потребность в квалифицированной рабочей силе, во-вторых, распространились новые компьютерные и коммуникационные технологии, и, в-третьих, информационный сектор стал значимой составной частью национальной экономики каждой из постиндустриальных стран. Все это сделало экономию на найме квалифицированных специалистов недопустимо опасной, и их заработки начали быстро расти. Период с 1973–1974 до 1986–1987 гг. можно назвать первым этапом роста «постиндустриального» неравенства — периодом, когда его природа и масштабы еще могли быть удовлетворительно объяснены действием на свободном рынке труда «традиционных» законов спроса и предложения.