Постмодерн. Общество, религия, культура

Браерская Анастасия

В качестве одного из отдельных аспектов мифологизации киберпространства может быть упомянут и феномен техноанимизма – одухотворения, наделения активностью, жизнью и разумностью цифрового мира в представлениях пользователей Интернета. Так, на сегодняшний день электронное пространство «населено» множеством автономных программ, паразитического свойства: вирусы, трояны, пауки, черви, торговые агенты и боты. Проникая в компьютеры пользователей, эти программы размножаются, собирают информацию, осуществляют разрушительную деятельность и возвращаются к «хозяевам» с украденной информацией.

Таким образом, современная глобальная высокотехнологичная культура и общество интернет-коммуникаций актуализируют иррациональное мышление. И хотя, как отмечает в своём исследовании Э. Дэвис, «невозможно отрицать громадную

разницу между нами, вовлеченными в скольжение по цифровым потокам, и нашими древними предками… Цифровой мир, лежащий перед нами, – это тоже “гибрид”, перекресток кодов и масок, алгоритмов и архетипов, науки и симулякров» 39 .

Другим важным аспектом киберпространства является его принципиальная установка на единообразие. Наличие унифицированных принципов функционирования виртуальной реальности (структура фреймов и всплывающих окон, гипертекстовых ссылок, глобальных онлайн компьютерных игр и пр.) позволяет каждому отдельному индивидуализированному субъекту интернет-коммуникации, вне зависимости от географического положения и национальной принадлежности влиться в единое киберпространство (ассоциировать себя с тем или иным интернет-сообществом, например), что позволяет говорить о формировании в современной культуре такого явления, как универсальная киберидентичность.

39

Дэвис Э. Техногнозис. Миф, магия и мистицизм в информационную эпоху.

Киберпространство и интернет-коммуникация, с одной стороны, как уже отмечалось, размывают привычные способы ориентации человека в мире культуры, с другой стороны, становятся способом преодоления отчуждения современной высокодинамичной культуры посредством включения некоторой части «Я» в единую сетевую технологию.

Таким образом, размывание смысловой наполненности идентичности, происходящее на фоне мультикуртурализма, полиэтничности и расширения сферы интернет-коммуникации, приводит к реализации потребности в идентификации личности в рамках различных неомифологических структур, к которым можно отнести локальные мифологии группы, глобальные квазинаучные мифологические построения (поиски общечеловеческого прошлого), новое конструирование национальной идентичности (национальные мифы), а также к формированию киберидентичности.

Ремифологизация современной культуры, осмысленная в таком контексте, осуществляет задачу конструирования единого смыслового пространства, надстраивающегося над утилитарными интересами общества индивидуализированных субъектов, массового потребления товаров, услуг и стремительной экспансии информации и технологии.

Часть 2

Религиозная идентичность и популярная культура

2.1. Особенности религиозной идентичности современного общества

Религиозная идентичность в индивидуальном виде определяется как «субъективная причастность к группе, как субъективное переживание индивидом своей принадлежности к религиозному сообществу» 40 . Формирование религиозной идентичности, особенности современной культуры и аспекты социокультурных трансформаций общества, влияющих на новую религиозную идентичность, и станут предметом нашего исследования.

40

Бондаренко О. В., Леонова М. С. Религиозная идентичность: Экспликация понятия // Гуманитарные и социальные науки. 2010. № 6. – С. 285– 291. URL: http://www.hses-online.ru/2010/06/22_00_04/31.pdf

Одним из критериев принадлежности человека к той или иной религии является религиозная самоидентификация личности. И здесь мы стоим перед проблемой: если человек относит себя к православным или язычникам, как поступать нам,

как исследователям? Считать ли его членом Православной церкви, если он не посещает её, не способен сформулировать символ веры, а на вопрос о первой заповеди в лучшем случае говорит «не убий»? Более того, человек может верить в карму, реинкарнацию, пользу медитации и при этом считать себя православным в рамках, скажем, национальной идентификации. И речь идет не только исключительно о православных, среди последователей ислама достаточно много тех, кто не только не знает отличия одного мазхаба от другого, но и в целом не представляет, что такое мазхаб.

Конечно, можно встать на позицию стороннего исследователя и требовать причислять к определенной группе только тех субъектов, которые проявляют практическое подтверждение своей религиозной позиции: совершение регулярных культовых действий, будь то совершение намаза, соблюдение постов, посещение культового сооружения или связь с религиозной общиной. Еще более строгим критерием было бы знание и разделение основных доктрин и догматов того или иного вероучения. Очевидно, что в случае выбора более строго критерия – второго – значительная часть социологических данных по вопросу религиозности в нашей стране и мире окажется малоприменимой. И если в ряде регионов еще можно проверить внешнюю сторону религиозного поведения человека, то вера в те или иные догматы сложно уловима.

Именно поэтому С. Б. Филатов и Р. Н. Лункин говорят, что «сама по себе религиозная самоидентификация является определенной мировоззренческой, идеологической позицией, но никак не религиозностью в прямом значении этого слова. Сама по себе самоидентификация автоматически не предполагает, что данный человек разделяет соответствующие религиозные верования и следует определенным религиозным практикам» 41 .

Итак, как же можно сузить рассмотрение вопроса о религиозной идентичности в современном мире? Прежде всего можно использовать географический принцип разделения и говорить о религиозной идентичности в нашей стране и за её пределами.

41

Филатов С. Б., Лункин Р. Н. Статистика российской религиозности: магия цифр и неоднозначная реальность // Социологические исследования. 2005. № 4. С. 35–45.

Мы не ставим перед собой невыполнимой цели проанализировать тенденции и различные аспекты трансформации религии и религиозной идентичности в мире. Очевидно, что процессы изменения и синкретизации религии, характерные для Республики Кореи, совершенно не описывают процессы, проходящие в КНДР, хотя совсем недавно это было единое государство. Еще сложнее будет сравнить процессы, проходящие в одной из традиционно исламских стран, и, к примеру, в Австралии.

Но совершенно отказываться от взгляда на другие страны, было бы не логичным. Нами принято решение обращаться к опыту Европейских стран и США, так как многие процессы, которые данные государства пережили в 60–80-х годах, спустя 30 лет повторились в нашем обществе. Речь идет прежде всего о всплеске активности новых религиозных движений в 90-е годы и распространении единого культурного поля, наполненного оккультно-мистической тематикой посредством общих для России и Запада литературы, игр, фильмов и мультфильмов.

Второе замечание, после определения географии обсуждаемых феноменов, которое необходимо сделать, следующее: религиозная идентичность в такой большой стране, как Россия, конечно же отличается и прежде всего отличается в регионах, имеющих традиционную религиозную и культурную идентичность, отличную от некой типично знакомой нам религиозности жителей крупных городов России.

В рамках данной работы мы будем говорить, прежде всего, о специфике религиозности и религиозной идентичности городского населения России, не касаясь культурных и религиозных особенностей республик Северного Кавказа, так как ситуация в данном регионе требует особого рассмотрения, в частности, свободное образование и функционирование культовой среды, о которой пойдет речь далее, там наталкивается на культурные и административные барьеры.