– Это ничего, это даже хорошо, это правильно, – чему-то обрадовался тайный дзюдоист В., – у нас тут парнишка один лежал, с закрытой ЧМТ, [28] большой молодец, так он интересную мысль задвигал, про сон. Если мы спим ночью, говорил, то репетируем смерть. А если не спим, то продолжаем жизнь. Становимся мудрее.
– Зовут Антоновский? – спросила
я. Устала. Ответа можно было не ждать, я его знала, доктор.
– Ага-ага, – обрадовался В., указывая куда-то белым рукавом, – Антоновский, откуда знаешь, а вот и он, как раз идет!..
28
ЧМТ – черепно-мозговая травма.
– …бычок, качается? – тихо сказала я.
Взяла за ледяные пальцы Олафа. Скомандовала себе не оглядываться, только не оглядываться. Оглянулась, конечно.
00.00
Подъехав к дому, мы обнаружили у подъезда запорошенных пушистым апрельским снежком маму и тетку, в окружении большого количества картонных коробок, прямоугольных и круглых.
– Что я тебе скажу, Вера. Привезла тебе свой обеденный сервис на двадцать четыре персоны, английский. Сейчас мы его поднимем, перемоем, чтобы ты не опозорилась перед гостями, вылезешь со своими оранжевыми тарелками, прости господи… – поздоровалась тетка.
00.30
И в тучах светлая АврораСгоняет в дол ночную тень.Должно быть, очень-очень скороНаступит новый, светлый день.
Подумала, что старику Хармсу верю, верю, только почему же что-то болит – сердце? душа? – ведь и день будет новый, не исключено, что скоро, и не исключено, что светлый, и все проходит вроде бы – а не проходит, не проходит.
Королевской коброй плюнула бы в глаза твои ядом, обвилась бы сильным змеючьим туловом в несколько удушающих колец вокруг твоей элегантной шеи. Бледною поганкою накрошилась бы в твою пищу в мексиканских ресторанах с убогим сервисом, цикутой
брызнула бы в твое пиво Оболонь. Птицей Гамаюн прилетела бы, забила крылами, затмевая небо и звезды, и выклевала бы твою печень, не выходящую за пределы реберной дуги. Отравленною индейскою стрелою вонзилась бы в твое равнодушное сердце, между каким-нибудь желудочком и перикардом, и мне абсолютно пофиг, если это невозможно физиологически. Серною кислотою выела бы красивое лицо, захватывая мягкие ткани – насколько хватит, насколько хватит. Любимою племянницею Влада Цепеша впиявилась бы в твою сонную артерию, бросила с хохотом обескровленное и негодное к употреблению тело и, пролетая над гнездом кукушки, исполнила комические куплеты. Бубонную чумою распустила бы по твоей бледной коже смертельные пурпурные цветы, неспешною проказою ласково прозвенела колокольчиком над породистым ухом, сифилисом-четыре поглумилась над монетным профилем, вирусом гепатита-це станцевала бы джигу с твоими белыми кровяными тельцами, да и с красными тоже. Проникающею радиациею в миллион рентгеновских единиц порезвилась бы в каждой твоей клеточке, меняя местами вакуоли с ядрами и превращая цитоплазму в «кровавую мэри», негашеную известью ласково приняла тебя в свои крепкие и надежные объятия, осколками гранаты РГД-5 разбросала твои предательские конечности, в радиусе до 15 метров включительно. Сиреною заманила бы на верную погибель в холодное море Лаптевых, нет, там льды, куда же, куда, что у нас похолоднее, географичка хуева, весь ритм сломала, Белое? Баренцево? – ладно, так вот: заманила бы Сиреною на верную человеческую погибель в обжигающе морозные волны Белого моря, заворожила бы голосом сладчайшим и лживым, заперебирала бы нежными холодными пальчиками отросшие золотистые кудри, зацеловала бы ледяными поцелуями до потери спортивного ориентирования на местности. Русалочьим хвостом ударила бы по неверным рукам и оставила замерзать среди айсбергов, надеясь, что ты не увидишь прекрасных снов и уст твоих не коснется блаженная улыбка. Не отразилась бы рядом с тобой в приветливой ртути зеркала, потому что уже давно превратилась в некрупные пузыри на дождевых лужах, белесую незаметную пыль на рукаве твоего пальто, два согласных и два гласных звука – один твой вдох, один твой выдох.