Постоянство разума
Шрифт:
– Идите, идите, на сегодня все…
Эти слова синьоры Эльвиры всегда застают меня врасплох.
– До завтра! До завтра! До завтра! Пошли!
Смех, визг, а негры:
– Ehi, what's up? Oh, damn, come on, let's go an'leave that old witch… So long, Bruno! [6]
Между деревьями показывается Милло. Синьора Эльвира прячет карты, подмигивая мне, чтоб я молчал. Но я и без того храню в тайне наши ежедневные посещения сада у крепости, и потому ей не надо ни уговаривать, ни запугивать, ни задаривать меня.
6
Эй,
– И это – второе чудо.
Милло снова отрастил усы, как в былые времена. Сейчас мы с ним не спешим, не то что утром. Он присаживается к нам. Я устраиваюсь между ним и синьорой Эльвирой. Он похлопывает меня по ноге:
– Ты у нас крепыш!
– А уход-то за ним какой!
Посидев немножко, отправляемся дальше: теперь мороженое уже не угрожает моему аппетиту, так же, впрочем, как и. аппетиту синьоры Эльвиры, которая угощается двойной порцией мятного, кокосового, малинового, с мелко наколотым льдом, не мороженое – трехцветное знамя!
– Давно ее не видели?
– Я очень занят сейчас – и работа и масса других дел…
– Хотите, могу замолвить словечко.
– Что! Да вы просто забываете…
– О чем?
– Ни о чем. Здесь ребенок.
– О чем? О чем? О чем?
– О том, что ночь на дворе!
Они дружно смеются, синьора Эльвира – обнажая темные десны, Милло – сверкая белыми зубами. Он берет меня на руки, выплюнув свою недокуренную тосканскую сигару.
Этот вечер ничем не отличается от вереницы других… Мы стоим у киоска, приканчивая мороженое.
– Ну, прощайте. Теперь бегом домой.
– Ты меня не трогай, – говорю я, – не то как дам ногой!
– Дядю Милло – ногой? Разве можно, Бруно?
– Молодец, защищайся, никому не позволяй руки в ход пускать.
И он исчезает на велосипеде в направлении вокзала и аттракционов.
Синьора Эльвира снова цепляет меня своим крючком и говорит с глубоким вздохом:
– Эх! Дядюшка Милло! Чего ему только не приходится терпеть от твоей мамы! Пошли! Погода меняется. Рта не разевай, вон какой ветер – простудишься!
Начинается ураган. Мы прячемся под навес. Подходит трамвай, но мы в него не садимся.
– Сюда на трамвае приехали, хватит деньгами швыряться. Вот и дождь пошел. Где-то у меня еще ячменный сахар оставался… А ты мне и спасибо не скажешь, будто я тебя лекарством пичкаю.
Гром и молния развлекают меня, синьора Эльвира крестится. Мне ужасно хочется убежать от нее, побарахтаться в лужах под дождем, как вон те мальчишки. Среди них и Дино, мы знаем друг друга, он гуляет на площади Далмации.
– Разве не видишь – это оборванцы. А ты из рабочей семьи.
Мы пускаемся в путь вдоль трамвайной линии, потом подымаемся в гору, окна стеклодувни полыхают огнем… Виа-дель-Ромито, прямой, длинной, нет конца. На разрушенной стене дома мелом нарисованы серп и молот.
– Мне холодно, я хочу по-маленькому.
– Иди под стенку. Сам расстегнешься или помочь?
Вечер наступает мгновенно, зажигаются огни, там, где Должен быть наш дом, поднялась завеса тумана, но нам до нее не
– Синьора Эльвира! – бормочу я в изнеможении.
Она отвечает мне так, словно я ее разбудил:
– А? Ты что-то сказал?
Дома кончились, мы вступаем прямо в туман, карабкаемся вверх по тропинке, я падаю и вновь подымаюсь, руки у меня в мокрой глине. Старуха тоже едва держится на ногах. Вот она поскользнулась и, раскинув руки, покатилась вниз по тропинке. Я ее больше не вижу, слышу только крик:
– Господи! Господи! Господи!
Теперь я один на берегу. Только берег ли это? Ясно, что я на холме. Зову:
– Синьора Эльвира?
Темно. Тишина. Наконец доносится ее голос:
– Кто там? Где ты? Мама здесь! Спускайся, Родольфо, я иду навстречу, не бойся!
Я качусь вниз, по косогору, цепляясь за землю руками. Вот и нашел ее, она сидит у тропинки, уставившись в одну точку. Шляпку она потеряла. Старуха обнимает меня, прижимает к себе так крепко, – что, кажется, вот-вот удушит.
– Ты не Родольфо? Кто ты? – и отталкивает меня, но сразу же подхватывает, пока я не полетел в овраг. Потом обнимает еще крепче, а сама все плачет, плачет навзрыд. – Бруно! Бруно! Бруно! Я заблудилась! Где мы? – Она ласкает меня, ее руки вымазаны липким илом. – Было бы хоть что-нибудь сладенькое в рот положить… – Боже, до чего ты перепачкался! – бормочет она.
Теперь я вне себя от страха, по лицу бегут слезы, смешиваясь с грязью, я кидаюсь ей на шею – едва ли ребенок бывает способен на большее отчаяние…
– Увидев, что вас нет, – рассказывает Иванна, – я обошла весь квартал Рифреди, встретила Миллоски, он и его друзья бросились вас искать, разбившись на группы. Вас нашли перед рассветом. Она была совсем помешанная, ты спал у нее на коленях, весь в грязи, лицо у тебя было черное, как у негритенка. К счастью, ты был еще маленький и назавтра все позабыл. Но такой испуг мог бы тебя погубить навсегда. Наверняка, это с тех пор у меня первые седые волосы появились.
Синьору Эльвиру, «у которой под матрасом нашли целую кучу денег», в тяжелом состоянии поместили в больницу Сан-Сальви, где она и умерла. Так толком и не узнали когда. Однако целый выводок детей и внуков сестры незамедлительно завладел наследством.
– Теперь, когда ты как будто все вспомнил, – настаивает Иванна, – скажи мне, куда она тебя водила?
– К аттракционам.
– Врешь, – горячится она. – Она водила тебя к крепости, там казармы, там всегда стояли американские машины. Аттракционы появились гораздо позже, вернее, их восстановили в том виде, в каком они были до войны. Тогда они находились еще на площади Барбано. Это близко от крепости, оттого ты и спутал.