Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой.
Шрифт:
Дома квартирная хозяйка подала ему большой конверт с письмом из Таганрога и маленькую записочку от бывшего сокурсника. Помня о болезни матери, Сергей с содроганием вскрыл конверт. Писала сестра Катя. В первых же строках письма она уведомляла о том, что родители в добром здравии и шлют ему поклон. О себе сообщила, что окончила курс гимназии и получила право работать гувернанткой. В Таганроге подходящей работы не нашлось, и ей приходится ехать в шахтерский поселок в Малороссии в семью немца-маркшейдера с тремя детьми. Но эта перспектива ее никак не устраивает: до конца жизни скитаться по чужим семьям, не имея своего угла и без всякой перспективы роста. Поэтому она решила, несмотря на военное положение,
Сергей задумался. Конечно, нет никаких сомнений, что он обязан помочь сестре. Но вот денежные расчеты следовало кардинально пересмотреть. Не откладывая дела в долгий ящик, он тут же написал ответ с приглашением приехать в Питер и обещанием всячески помочь с обустройством.
Покончив с этим делом, он взялся за записку от бывшего сокурсника. Кирилл Шумилов не был его другом. Сергей не понимал и недолюбливал его. Был эпизод в их отношениях, который привел к почти полному разрыву. Дело было так. Учился на курсе очень способный студент Абраша Левин, крещеный еврей, из провинции, тихий, улыбчивый и добродушный парень. Происходил он из очень бедной семьи, нуждался страшно, но все тяготы переносил стоически и даже подшучивал над ними. Однако тяжелые условия вконец подорвали его здоровье, Левин серьезно заболел и нуждался в незамедлительном лечении на курорте. Чтобы спасти парня, студенты и часть преподавателей решили собрать деньги и отправить Абрама в Ялту. Сбором средств поручили заняться Сергею. Откликнулись все, каждый старался вложить в общую кассу как можно больше. А Колька Мокрухин забрал у матери всю ее месячную пенсию, так что пришлось им целый месяц сидеть без традиционных пирогов. Единственный, кто отказался внести деньги, был Кирилл. Это возмутило Сергея. Он знал, что у отца Кирилла парфюмерная лавка на Невском, которая приносит неплохие доходы. Сергей потребовал объяснений.
— У меня нет денег, — ответил тот. — Все мои деньги до последней копейки принадлежат партийной ячейке, в которой я состою. Для того чтобы изъять деньги из кассы, мое заявление о выдаче денег должно быть рассмотрено комитетом и принято специальное решение. Но я не буду обращаться с таким заявлением... Я убежден, что вместо того, чтобы распылять средства на решение частных задач, надо сосредоточить все усилия на главной, кардинальной задаче — построении социально справедливого общества.
— Даже если эта частная задача — жизнь твоего товарища? — возразил Сергей.
— Безусловно.
— Даже если это не просто твой товарищ, а талантливый художник, гибель которого будет ощутимой потерей для общества?
На секунду Шумилов задумался.
— И в этом случае. Общество социальной справедливости создаст условия для десятков и сотен новых талантов, которые одарят всё человечество. Я все сказал, Сергей, у меня нет денег.
С тех пор их отношения были холодными; Сергей старался избегать любых контактов с Шумиловым. Но в записке Кирилл писал о срочной встрече и просил о помощи.
— Зная, что Шумилов не станет писать по пустякам, Сергей поспешил по указанному в записке адресу. Кирилл был дома и ждал его. Проводив товарища в свой кабинет, Кирилл плотно закрыл за собой дверь и сразу приступил к делу. Я знаю тебя как человека чрезвычайно порядочного, на которого можно положиться.
— Спасибо, — поблагодарил Муралов.
— Так вот, большая партия нелегальной литературы, которая очень нужна на рабочих окраинах Петрограда, сейчас находится в Болгарии. Я знаю, что у тебя родители живут в Таганроге. Мы могли бы перебросить
Муралов был поражен не столько существом предложения, сколько безапелляционностью, с которой о нем было заявлено. Кирилл не спрашивал у него согласия на акцию, он просто требовал написать родителям.
— Прости, Кирилл, я не могу тебе дать такое письмо. Я не могу поставить под удар здоровье и благополучие моих далеко не молодых родителей. Тем более без их согласия.
— Но это необходимо на благо нашей Родины, во имя России будущего! И, кроме того, вся операция займет не более недели, и больше мы тебя не будем беспокоить.
— Кирилл, я тебе уже сказал, что не могу, не имею нрава эго сделать даже во имя тех высоких целей, которые ты декларируешь!
— Жаль! Я не думал, что ты такой плохой патриот... Но может быть, ты примешь партию нелегальной литературы на своей квартире?
— Это тоже исключено. Такая операция обречена на провал. Сам подумай, смогут ли перемещаться тюки и свертки из моей комнатушки незаметно для бдительного ока квартирной хозяйки? Она не замедлит сообщить об этом околоточному. А что касается моего патриотизма, то я тебе вот что скажу: каждый человек должен быть полезен обществу на том поприще, к которому он более всего способен. Я — художник. И постараюсь, чтобы картины мои имели патриотическое звучание.
Они расстались крайне недовольные друг другом. Сергей поспешил домой, купив по дороге добротную пару обуви и кое-что на ужин, с тем, чтобы пораньше лечь спать и рано утром бежать на работу.
На следующий день, без труда найдя вход со двора в княжеский особняк, Сергей встретил Петра Степановича, который отвел его в зимний сад. Место уже было заботливо обустроено: кроме рабочего стола и шкафчика для химикалий и инструментов Сергею поставили небольшой буфет и столик для еды.
— А вот тут кувшинчик ручки помыть, коли испачкаетесь, — хлопотал добрый старик. — А тут я вам кушеточку велел поставить: вдруг ножки стоять устанут, можно и прилечь. И передвигать-то немного пришлось.
Муралов остался очень доволен своей маленькой мастерской и от души поблагодарил Петра Степановича.
— Если что надо будет, вот колокольчик, позвоните, все представят в лучшем виде. — Сказав это, дворецкий удалился, оставив Муралова осматривать новую обитель.
Утро было ясное, солнечное, сад залит светом.
Портрет, над которым Сергею предстояло работать, лежал на рабочем столе. Яркое утреннее освещение выявило урон, который беспощадное время нанесло полотну. Картина потемнела настолько, что общий фон выглядел почти черным. Детали одежды и убранства невозможно было разглядеть. Явственно выступали только лицо женщины и ее руки. Поверхность сплошь была покрыта сетью трещин. Манера письма у того далекого неизвестного мастера-самоучки была особая, незнакомая Сергею. Вместо мазка он рисовал крапинками, точками, которые, сливаясь, образовывали гладкий, бархатный фон. Молодой художник пристально вглядывался в то, что еще можно было разглядеть.
На полотне изображена была женщина в расцвете лет, в той поре, когда еще немного — и начнется увядание. Но сейчас все в ней цвело, дышало, пело. Черные, блестящие как две влажные маслины глаза, слегка удлиненные, а также шафрановый цвет кожи выдавали восточное происхождение. Гладкие темные волосы были туго зачесаны назад. Лицо слегка запрокинуто от тяжести волос на затылке, это угадывалось по самой позе женщины. Она как бы смотрела на зрителя сверху вниз, полуприкрыв глаза-маслины. Этот взгляд придавал ее липу величавое и в то же время задумчивое выражение.