Посвящение
Шрифт:
Однажды утром, когда отец, пошатываясь, вышел из кухни в полуобморочном состоянии от чудовищного завала немытой посуды, а особенно от вида серебряного, впрочем, скорее, мельхиорового подноса с припаянными к нему пятнами яичного желтка и когда он вошел в ванную и не обнаружил на месте свою зубную щетку, стакан для полоскания, бритву и унитаз, когда не увидел своего лица в зеркале, а потом, добравшись до комнаты, увидел взбитую постель, а в ней свернувшуюся котенком женщину с желтыми волосами, — вот тогда он подошел к письменному столу, слегка на него навалился, одновременно держась за него, а потом твердо посмотрел мне в глаза (на карточке мой взгляд суров и губы выпячены) и сказал:
— Ты победил меня, шеф, твоя взяла.
Маргит Ач
ПОСВЯЩЕНИЕ
Перевод Т. ВОРОНКИНОЙ
'Acs Margit
BEAVAT'AS
Родилась
Да и впоследствии я не раз оказывалась в двойственном положении. Со стороны можно подумать, будто начинающему писателю, если он трудится издательским редактором, гораздо легче вступать в творческую жизнь, поскольку он знает все секреты кухни (с 1964 по 1988 год я работала в издательстве «Сепиродалми», затем перешла редактором в издательство «Магветэ»). Однако мой старт был замедлен именно профессиональным опытом: я с горечью убеждалась, что в литературном деле человек абсолютно предоставлен самому себе, бессильный отыскать надежные критерии таланта или оценки каждого отдельного произведения. Мне минуло тридцать лет — я была уже матерью двоих сыновей, — когда начала писать, да и то пять лет работала, как говорится, «в стол». В 1976 году вышел первый сборник моих рассказов («Лишь воздух и вода»), в 1979-м увидела свет повесть «Посвящение», в 1984-м появился еще один сборник рассказов под названием «Меч, кнут, милостыня», а в 1988-м вышли две повести: «Доверчивый путешественник» и «Шанс». Вот и все, на что хватило скромных сил женщины, которая не только зарабатывает на хлеб и тянет семью, но и решилась посвятить себя писательской деятельности, могла бы сказать я с жалобным упреком, однако скорее испытываю некоторую гордость, что сумела справиться и с тяготами повседневной жизни. Излишней, калечащей трудностью я считала и считаю лишь одно: вынужденные попытки пробиваться сквозь колючую проволоку, ограждающую свободу творческого слова и изобразительных средств, — попытки, которые иной раз могут показаться добровольным художественным решением.
Маргит АЧ
ЧЕТВЕРГ, 11.31—12.40
Амбруш Фратер вместе со старшим братом и его женой выходит со скудно освещенного перрона железнодорожного вокзала Санта Лючия на залитую полуденным солнцем привокзальную площадку. Это его первая туристская поездка на Запад. Преобладающее число венгров, совершающих путешествие в западные страны, вот уже почти столетие начинает вояж с Венеции. В наши дни приехать в Венецию означает примерно то же, что для акробата встать на доску трамплина: подброшенный высоко вверх, циркач выполнит дерзкие сальто. Иначе говоря, это малопривлекательное движение необходимо, как разбег перед эффектным трюком. Путешествие по Венеции — хорошо обкатанный туристский маршрут, каждому заранее известны здешние достопримечательности; конечно, известны они и Амбрушу Фратеру, и его спутникам, ведь в памяти их запечатлелась видовая почтовая открытка с надписью «Характерный уголок Венеции»: мостики, кокетливо изогнутые над загадочно поблескивающей водой, разбухшая от влаги штукатурка на стенах дворцов со стрельчатыми окнами, зелень плюща, дымка тумана, — и весь этот набор шаблонных красот, в соответствии с законами перспективы, постепенно уменьшаясь в размерах, теряется за поворотом канала. Надлежащим образом проштудировав путеводитель, туристы уже более компетентно могут пересказать, что изображено на открытке: понте над рио, на одном из берегов, позади выстроившихся в ряд палаццо, угадывается калле, а может, фондамента, хотя не исключено, что это кампо или кампьелло. Легко всплывает в памяти еще одна столь же стереотипная открытка с изображением собора Святого Марка и знакомая по фильмам цепочка быстро перемежающихся кадров: несметные стаи голубей на взлете, густые толпы туристов, щелкающих фотоаппаратами, и сверкающие купола на площади Св. Марка. Просторная площадь эта расположена на суше, как и любая другая площадь в иной точке мира. Над этим стоило бы призадуматься, если бы попадающие в Венецию туристы склонны были к раздумьям, а не рассчитывали бы, что в награду за потраченные на поездку деньги Венеция должна разрешить все загадки и удовлетворить их любопытство, как удовлетворяла, вероятно, запросы всех предыдущих путешественников.
Амбруш Фратер и его старший брат Карой чувствуют себя неловко, оттого что им не удалось вычеркнуть Венецию из программы поездки. Братья чураются всяких банальностей. Они выходят из вокзального полумрака с превосходством экзаменатора, желающего проверить, совпадет ли эта доподлинная Венеция с их заочными представлениями о ней. Лишь Лаура в душе трепещет перед Венецией; она радостно надеется, что ей представится случай прокатиться в гондоле, а гондольер усладит ее слух пением. Правда, надежд своих она не высказывает, но зато ее ничуть не смущает, что желания подобного рода способны изменить к худшему представления братьев о ее вкусе. Втайне она настроилась на романтическое путешествие в город любви и лишь в угоду хорошему тону, перелистывая в
Прочие пассажиры, нагруженные багажом или торопливо шагающие вслед за носильщиком, движутся на редкость целеустремленно, заполонив стоянку речного трамвайчика — вапоретто; похоже, все они чувствуют себя в Венеции как дома. Лишь Фратеры — каждый с тощим чемоданом и парусиновой сумкой через плечо — стоят на верхней ступеньке лестницы.
— Река вроде бы течет не там, где положено, — замечает Лаура с находчивостью хорошенькой женщины, попавшей в высокие круги и пытающейся скрыть смущение. Под рекой она подразумевает Большой канал, в сущности заменяющий привокзальную площадь. Ведь в городах, как правило, перед зданием вокзала простирается площадь со стоянками такси и частных машин, с конечными остановками автобуса и трамвая, а то и с извозчиками; в центре размещается цветочная клумба, фонтан или стоит какая-нибудь скульптура, поскольку складывались эти площади в результате центробежного движения истории.
— Это не река — то, что, по-твоему, течет не там, где положено, — поправляет ее Амбруш, не дожидаясь ответной реплики. Да ее и ждать не от кого: Карой устремился к причалу вапоретто и отзовется, когда об этой теме и думать забудешь, а для Лауры любая полоска воды — река, даже в том случае, если это вода морская. Столь мелкую подробность она, в отличие от Амбруша, не удостаивает вниманием.
Все трое устремляются в носовую часть вапоретто, эта привычка укоренилась в них еще со времен школьных экскурсий на пароходе. Поставив чемоданы рядышком, они отходят в сторону, чтобы лучше видеть берега. Карой вдруг возвращается к багажу и становится так, чтобы по возможности касаться чемоданов ногами, а снятую с плеча сумку кладет на саквояж, не уместившийся между коленями. Им нужно сойти у церкви Санта Мария делла Салуте, позади которой находится пансион, рекомендованный кем-то из друзей. Короткие остановки, быстрые причаливания то к одному, то к другому берегу, знакомые по фотографиям здания в зависимости от поворотов вапоретто предстают в разных ракурсах, каждое здание выглядит значительным и каждое словно бы откуда-то знакомо — скорее всего, по описаниям путеводителя, — однако безошибочно определить их названия невозможно, уж слишком быстро они сменяют друг друга: один за другим возникают все новые и новые особняки и дворцы, хотя и ранее увиденные не исчезают из поля зрения. Здесь ничто не исчезает, просто постепенно удаляется и накапливается где-то у края горизонта, как некий тревожащий долг. Амбруш, Карой и Лаура лишь теперь осознают, что им действительно необходимы эти три дня, которые они решили отвести Венеции, и стараются не напрягать воспаленные от недосыпа глаза, утешая себя мыслью, что еще успеют осмотреть все досконально и по порядку.
Карой делает своим спутникам знак приготовиться к высадке, и Лаура берется за чемодан в слепой, безоговорочной вере в навигаторские способности Кароя. Сама она и понятия не имеет, откуда Карой знает, когда им выходить.
— И этот храм тоже построен не на месте, — говорит Лаура.
— Придется тебя удивить, Лаура. Весь этот город построен не на месте, кому, как не инженеру, специалисту по статике, знать это лучше других, так что тут наши мнения совпадают, — отзывается наконец и Карой в обычной своей манере шутливого подкалывания. — Но в этом и состоит пикантная прелесть Венеции! А если я еще раз услышу, что река или здание находятся не на месте, то отправлю тебя обратно в «Прюкль» — уж он-то построен там, где положено. Понятно? — Он избавился от чувства неуверенности, увидев у остановки вапоретто указатель в сторону пансиона, а чуть подальше — очередную стрелку в том же направлении: значит, первая цель пути достигнута и он успешно довел свой маленький караван.
При упоминании «Прюкля» Амбруш и Лаура разражаются смехом. В промежутке между утренним прибытием в Вену и вечерним отъездом Фратеры должны были передать от своего приятеля подарок некоей даме по фамилии Агарди. Карой позвонил ей по телефону и, когда фрау Агарди с большим трудом поняла наконец, о чем идет речь, почтительно осведомился, где бы они могли встретиться.
— В «Прюкле», где же еще! Неужели вы не знаете, где находится «Прюкль»? — раздраженно воскликнула фрау Агарди.
Фратеры навели справки и скоро узнали, что «Прюкль» — это название кафе; они отыскали туда дорогу, и официант с безошибочной уверенностью провел их мимо постоянных клиентов, увлеченных карточной игрой, к фрау Агарди и ее ожиревшей собачке; последняя развалилась у столика на плюшевой подушке, испачканной едой. Если отвлечься от безобразно раскормленной собаки и грязной подушки, кафе в целом излучало атмосферу опрятной и поддерживающей хорошую форму старости. Весь облик фрау Агарди, ее одежда, косметика, драгоценности были величественно безукоризненны, подарок из Будапешта она приняла, не отрываясь от игры и сосредоточив все свое внимание на партнерах.
Глупость почтенной фрау, ее поразительная, поистине довоенная ограниченность позабавили даже Кароя — разумеется, после того, как улеглась нервотрепка, связанная с выполнением взятого на себя обязательства; что же касается Амбруша, тот просто был в восторге: человек находит столь естественным свое пребывание в каком-то месте, скажем в данном случае в кафе «Прюкль», что его возмущает даже само предположение, будто он может находиться где-то еще.
Вдобавок к этому нелепому эпизоду вечер Фратеры провели в несколько странной обстановке: они навестили бывшего одноклассника Кароя, католического священника, который экспериментировал, сочиняя для африканских негров новую церковную музыку, где григорианские мелодии сочетались с африканскими народными ритмами. Ничто другое священника не интересовало. Свою пространную лекцию о новой музыке он сопроводил массой иллюстраций, фрагментами граммофонных и магнитофонных записей, время от времени сам садился к роялю. До обычного при встрече бывших однокашников обмена сведениями: кто кем стал, что слышно о таком-то — даже не дошла очередь. А между тем Кароя так и подмывало упомянуть их общего приятеля, который, также закончив теологический факультет, отправился миссионером и, по слухам, пропал в Южной Америке. Возможно, был съеден во славу какого-нибудь другого божества. Однако до взаимных расспросов дело так и не дошло, даже на поезд Фратеры едва успели.