Потанцуй со мной
Шрифт:
Тесс так и замерла в старых трусиках-бикини и промокшей белой майке, облепившей голую грудь. Взбешенная, сама полудикая и очень-очень одинокая.
Он помчался к ней, не обращая внимания на дождь. Шаткий мостик заходил ходуном.
— Я это дерьмо терпел вчера и днем, и вечером, а потом в чертовы два часа ночи, и больше терпеть не намерен!
Несколько деталей сразу же бросились Тесс в глаза и произвели мгновенное впечатление. Непокорные волны непослушных, слишком длинных волос вились у него на шее. Одежда работяги мятая,
Не станет Тесс извиняться. Она уже достаточно принесла извинений дома за то бремя, которое ее горе наложило на друзей и коллег. Здесь от нее этого не дождутся. Она выбрала Ранэвей Маунтин (Горное убежище — Прим. пер.) не только за название, но и за его уединенность — отыскала место, где можно не соблюдать вежливость, зато горевать и злиться на вселенную сколько угодно.
— Не орите на меня!
— А как вы еще меня услышите?
Он схватил беспроводную колонку, спрятанную от дождя под останками стола для пикников.
— Положите на место!
Горец ткнул выключатель грубой лапищей, оборвав музыку.
— Можно немного поучтивее?
— Поучтивее? — С каким удовольствием Тесс давала выход гневу за всю несправедливость жизни, которая на нее обрушилась. — Это так называется? Врываться сюда и нападать, как дикарь?
— Прояви вы хоть каплю уважения ко всему этому… — Он резко махнул в сторону деревьев и Пурхаус-Крика, жесткие черты его лица выглядели такими грубыми, словно их вырезали бензопилой. — Прояви вы хоть каплю уважения, не пришлось бы сюда врываться!
И тут Тесс увидела. Момент, когда до него вдруг дошло, как она одета, точнее не одета. Синевато-серые глаза пренебрежительно скользнули по ней. И что тут достойно пренебрежения? Мокрые спутанные волосы? Тело, набравшее больший, чем надо вес, от старания задушить себя едой? Или потрепанное нижнее белье? А может, просто, что Тесс имела наглость занимать место на его планете?
Кого она обманывала? С грудью, натянувшей мокрую ткань майки, она, должно быть, казалась гротескным клише — эдакая надравшаяся студентка колледжа на весенних каникулах в Канкуне. От приступа ярости у Тесс потемнело в глазах.
— Вам нужно было только вежливо попросить!
Он прожег ее взглядом и, понизив голос, хрипло пророкотал:
— Ага, наверняка это бы сработало.
Она явно была неправа, но наплевать.
— Кто вы?
— Тот, кто хочет немного покоя и тишины. Два слова, которые вы, похоже, не понимаете.
Никто ее не отчитывал с тех самых пор, как умер муж. Наоборот, все вели себя так, словно все еще стояли в похоронном бюро с его мягкой мебелью и тошнотворным запахом лилий. Возникшая вдруг цель, куда можно выплеснуть ярость, нездорово опьяняла.
— Вы что, со всеми такой
В этот самый момент по узкому мостику, легко перепрыгивая через недостающие доски, лесная фея пролетела столь воздушной походкой, что шаткое сооружение едва шелохнулось.
— Иен!
Под большим красным зонтом позади эфемерного создания развевались длинные светлые волосы. Тонкое ситцевое платье длиной до лодыжек, более уместное в июле, чем в начале февраля, колыхалось вокруг ее икр. Она была высокой и гибкой, за исключением внушительного живота, свидетельствующего о беременности.
— Иен, прекрати на нее кричать, — строго заявило неземное существо. — Тебя слышно от самой школы.
Так вот откуда он явился — из отремонтированной белой деревянной школы на горе над хижиной. В январе, только переехав сюда, Тесс прогулялась по тропе, чтобы осмотреться. Когда она заглянула в окна, то сделала вывод, что здание превратили в жилой дом, но там, похоже, никто не обитал. До сих пор.
— Не обращайте на него внимания. — Голубоглазой диснеевской фее было, может, немногим больше тридцати, как Тесс. Уже миновавшая свою первую весну фея. Как ветерок она пролетела через подлесок, огораживающий хижину, не замечая влажной травы, хлеставшей по ногам. — Он всегда такой, когда не ладится с картиной.
Картиной. Не рисованием вообще. Горец, должно быть, художник. И весьма темпераментный художник.
Фея засмеялась, но улыбка не вполне отразилась в сказочных голубых глазах. Что-то в фее казалось знакомым, хотя Тесс понимала, что они никогда не встречались.
— Он лает, но не кусается, — заверила фея, — хотя и этим славится тоже. — Она протянула из-под красного зонта тонкую горячую руку: — Я Бьянка.
— Тесс Хартсонг.
— У вас ладони холодные, — заметила Бьянка. — Как приятно. Я совсем изжарилась.
В Тесс взяла верх профессиональная акушерка. Бьянке было трудно дышать, как и многим женщинам, когда те приближались к своему третьему триместру. Может, около семи месяцев. Живот высокий и выступает вперед. Вид у нее был бледный, но не настолько утомленный, чтобы вызывать беспокойство.
— Иен, ты уже достаточно набедокурил, — напомнила фея. — Идем домой.
Он держал колонку так, словно собирался забрать с собой. Однако наградил Тесс еще одним рыком и грохнул динамик на скамейку:
— Не заставляйте меня возвращаться сюда.
— Иен!
Игнорируя фею, горец решительно прошагал по узкому мостику, так бешено грохоча по мокрым доскам, что казалось, вся конструкция вот-вот рухнет в Пурхаус-Крик.
— Не обращайте на него внимания, — сказала Бьянка. — Он болван.
После бурного горца фея под красным зонтиком казалась росистой радугой, и Тесс отвернула защелку на своем внутреннем ящике Пандоры, где прятала чувства, когда ей требовалось прожить очередной день.