Потанцуй со мной
Шрифт:
— Никогда не переделывай свою кухню, — попросила она. — Люди из Нью-Йорка заплатили бы целое состояние, чтобы заполучить такую.
— А, Нью-Йорк, — пробормотал он.
Она оглянулась, затем улыбнулась ему:
— Ты скучаешь по нему?
Он покачал головой:
— Нет.
— Может, обменяемся историями о том, где мы жили и какие наши любимые рестораны?
— И выясним, что мы покупали газеты в одном киоске?
— Нет, мне их приносили на дом.
— Мне тоже. — Он усмехнулся.
— Так, значит,
Он кивнул, но промолчал.
— Забавно, — сказала Джейн, — пока я росла здесь, в Род-Айленде, я не могла дождаться, когда наконец уеду прочь. Когда я жила в Нью-Йорке, я всегда думала о себе как о коренном жителе мегаполиса. Это такое странное место. Город всегда заставляет меня чувствовать себя такой живой и как будто стоящей на самом краю — в хорошем смысле. Потом я вернулась в Твин Риверз, и мне кажется, что я никогда не уезжала…
— Как жизнь «на краю» может быть хорошей? — спросил он, пропуская мимо ушей ее последнюю фразу. Смешинки исчезли из его глаз, он облокотился на стойку и внимательно смотрел на Джейн.
— Ну, — протянула она, — я думаю, я понимаю, о чем ты. Напряжение может быть не очень приятным.
Джейн задумалась:
— Например, когда ты идешь по улице ночью, ты всегда следишь за тем, кто находится рядом с тобой, кто идет сзади… а переходя улицу, ты всегда дожидаешься зеленого света, потому что какое-нибудь желтое такси может выскочить из-за утла и ты войдешь в историю… или с чьей-нибудь террасы на тебя может свалиться цветочный горшок и разбить тебе голову… или какой-нибудь полицейский будет стрелять по преступникам и ты попадешь под перекрестный огонь…
Дилан стоял без всякого выражения на лице и слушал.
— Но есть кое-что хорошее в жизни «на краю». Например, когда ты идешь по Чарльз-стрит апрельским утром и видишь персиковые деревья в цвету — и тебе хочется сочинять стихи. Или ты открываешь газету утром в пятницу и видишь, что в театре Джойс сегодня выступает балет Элиота Фелда, и ты звонишь и заказываешь билеты. А иногда ты просыпаешься от жары в середине июльской ночи, и начинаешь скучать по бухте Наррагансетт, и ты спускаешься в Бэттери-парк, чтобы почувствовать морской бриз и прокатиться на пароме.
— Кажется, ты любишь этот город, — заметил Дилан.
— Люблю, ненавижу. Но в основном люблю. — Она улыбнулась и передернула плечами. — Это же Нью-Йорк.
Он кивнул.
Джейн оглядела кухню. Ее сердце забилось быстрее, когда она увидела фотографию — Хлоэ и еще одна девочка, окруженные цветами, стоящие на коленях, крепко обнимающие друг друга. Им было лет пять-шесть. Очень медленно и как будто случайно Джейн начала сдвигаться в сторону стены, на которой висело фото.
— Почему ты вернулся сюда? — спросила она.
— Я люблю ферму, — просто ответил он.
Спокойный ответ отвлек ее от фотографии Хлоэ.
— Ты имеешь в виду
Он кивнул:
— Он принадлежит моей семье уже очень давно. Я помню, как катался на дедушкином тракторе, сидя у него на коленях. Он начал учить меня всему, что знал о деревьях, об их листьях, ветвях… Мой отец хотел, чтобы Эли — это мой брат…
Джейн задержала дыхание, стараясь не реагировать на имя человека, удочерившего ее ребенка.
— …и я поступили в колледж, могли заняться чем-то другим. Мы так и сделали… но я никогда не оставлял мысль о том, чтобы вернуться сюда.
— Живя в Нью-Йорке, ты скучал по яблоням? — Она вопросительно сдвинула брови.
Он кивнул:
— В каком-то смысле — да. У меня была прекрасная жизнь. Я окончил колледж, много путешествовал, в итоге оказался в Нью-Йорке. Тем не менее город стал казаться мне слишком большим, я как будто задыхался в нем…
— Так всегда бывает, — согласилась Джейн.
— Я начал думать об этих местах. Это, наверное, ненормально…
Она ободряюще кивнула.
— Я представлял себя, стоящего в середине сада, — продолжал мужчина, — вокруг меня раскинулись деревья. Все это пространство, и воздух, и вся зелень…
— Ты снова мог дышать.
Он кивнул.
— Мой отец и дед научили меня сажать, — сказал он. — Когда я был молодым, у меня был собственный садик. Немного помидоров на маленьком клочке земли. Но я вырастил их сам. Это было приятное чувство.
Джейн снова повернулась к фотографии. Хлоэ и другая девочка стоят на коленях в цветах. Джейн вглядывалась в красивые большие глаза Хлоэ, которые с любовью смотрели на девочку рядом.
— Кажется, у тебя в семье есть еще один садовник, — сказала Джейн, ее сердце колотилось.
Дилан не ответил.
— Сколько здесь Хлоэ лет? — спросила она.
— Пять. Им обеим.
— Кто эта вторая девочка? — Джейн ждала ответа.
— Моя дочь, — сказал Дилан.
— Ей столько же лет, сколько Хлоэ? — переспросила Джейн. Вопрос вылетел так быстро, и она почувствовала неудобство — она так многого не знала о своей дочери. Она даже не имела понятия, что у нее есть кузина.
— Родились в один год, — сказал Дилан.
— Тысяча девятьсот восемьдесят восьмом. — Дата выскользнула прежде, чем Джейн сумела сдержаться. Но Дилан, кажется, не заметил.
— Да, — ответил он.
— Хлоэ родилась…
— В феврале. Наше маленькое чудо. — Он улыбнулся.
Джейн сжала зубы, она не могла смотреть на него. Его слова жалили ее. Как он мог говорить такое, как они могли сделать это чудо своей собственностью?
— Чудо? — выдавила она.
— Да. Они оба очень хотели ребенка. Мой брат и невестка. Прекрасные люди, но они не могли иметь детей. Но однажды они решили удочерить…
— Однажды они решили удочерить, — откликнулась Джейн, слова эхом отдавались в ее голове, — Хлоэ?