Потерянные страницы
Шрифт:
– В экстремальных условиях или условиях крайней необходимости женщинам трудно принести в жертву и кое-что другое.
– А что именно?–не смогла сдержаться я и настойчивопереспросила.
– Пожертвовать своим достоинством, женской невинностью, и,в конце-то концов, своей честной жизнью.
Я не могла скрыть своего негодования. Муза очень спокойно сказал:
– Для меня никакое дело и, тем более, информация не стоят того, чтобы ты пожертвовала своей честью и достоинством. Я не могу позволить себе воспользоваться твоим доверием и любовью. – Он остановился и такими глазами посмотрел на меня, что я еще раз убедилась, что он любит меня, возможно больше и более нежно, чем я чувствовала прежде. Когда я почувствовала это, глаза мои наполнились слезами, но я взяла себя в руки и не заплакала. Какое-то время он молчал, было видно, что он волновался тоже, потом спокойно продолжил.
– Женщина привлекает к себе намного больше внимания, чем мужчина, а красивая женщина тем
Я лишь кивнула головой в ответ.
– Для честной женщины это непреодолимое препятствие.А женщина, которая может ради чего-нибудь: денег, имущества, должности или даже для получения разведывательной информации переспать с незнакомым и противным мужчиной,у такой женщины должна быть душа проститутки, иначе, онане сможет это сделать. А проститутки, моя дорогая, самые ненадежные люди. Это касается и женщин и мужчин, но в первуюочередь – женщин.
Когда он завершил беседу на эту тему, слезы непроизвольноградом покатились с моих глаз, я всхлипнула и заплакала от всейдуши. Он подошел ко мне, обеими руками обнял меня, прижалк груди, и поцеловал в лоб. Я понемножку успокоилась и долго стояла так, прижавшись к его груди, боясь шевельнуться, чтобы не отпустить его.
Я его считала своим. Мужем, другом, начальником или болельщиком и он на меня смотрел также. Но он никогда не переступил той грани, за которой наша любовь дошла бы до сексуальной связи. Часто, когда он бывал у меня, я одевалась вызывающе, но этим я ничего не добилась. Если ему было трудно, то он тут же уходил из дома, но замечаний мне он никогда не делал. Я себя считала уже чуть ли не монашкой, и с годами я привыкла к этой реальности и не создавала себе иллюзий. Мне снился лишь один мужчина, лишь он был моей фантазией, только ему одному я принадлежала. За те годы, которые я провела на этой квартире, он всего один раз остался со мной, и то потому, что была такая надобность. Но и тогда он не лежал со мной, он спал на диване. Всю ночь до рассвета я провела в трепете и ожидании, в какой-то момент нервы подвели меня. Охваченная страстью, в легком пеньюаре, я вся дрожа от чувств подошла к нему. Он приласкал меня, успокоил, и какой же он обладал силой, что я, вся взволнованная, смогла уснуть на его груди. Сейчас я вспоминаю лишь эту реальность, его единственное, неповторимое прикосновение, когда я, почти голая, спала рядом с ним. Он был женат, любовницы у него не было, это был честнейший человек, по-моему таких сегодня уже не существует.
В 1910 году, после возвращения из Грузии, он очень изменился, таким удрученным и замкнутым я никогда раньше его не видела. В какой-то период, у него проходило такое состояние, особенно когда он занимался какими-то сложными делами, но потом к нему вновь возвращалась тоска и уныние. Все это было похоже на депрессию, но чем она была вызвана, я никак не могла объяснить. У меня стоял его шкаф с сейфом, если надо было сохранить что-нибудь важное, то он оставлял его в нем. Он очень доверял мне, это еще больше разжигало мои чувства к нему. У меня никогда не было желания, даже и в мыслях такого не было, чтобы изменить ему в чем-нибудь, ни душой, ни физически или делом.
Когда я впервые увидела Сандро в поезде, я тут же догадалась, что это был не сын его друга. Он настолько был похож на Музу,что вряд ли кто поверил бы, что он не его сын, если не сын, то племянник точно. У них даже улыбка была одинаковая. Сандро улыбался редко, он тоже всю дорогу сидел унылый, но он был вылитый Муза, но только – в детстве. Постепенно я все больше убеждалась, что не ошиблась. Более того, я догадывалась, что их связывала общая боль, но какая, мне трудно было понять. Спустя некоторое время у меня возникла мысль, она неожиданно пришла сама собой, но зерно этой мысли было посажено еще тогда, в поезде. Однажды утром я проснулась, но все еще находилась в дремотном состоянии. Во сне я видела Сандро, сначала я подумала, что это был Муза, потом я постепенно догадалась, что это был Сандро. После этого я решила, что это моя судьба, и, раз Муза недоступен для меня, то его плоть и кровь, его маленькая копия станет моим мужем. Все это я увидела настолько ясно, что расписанный последовательный план предстал перед моими глазами. Воспитаю, выучу, природные мужские качества у него в избытке, мне надо лишь постараться дать направление его чувствам, и он станет моим мужчиной. Ну и что ж, если я старше него, разве мало мужчин, влюбленных в женщин,
Никто не может осуждать меня и пусть даже не старается.В разговоре с Музой я несколько раз упомянула имя Сандро.Справилась о нем. Он очень хорошо охарактеризовал его, был доволен его успехами в учебе и стараниями. Но говорил он о немвесьма поверхностно, будто избегал разговора вокруг него. Тогдая еще раз почувствовала, что у них одна общая боль, об этом мнеподсказывала моя обостренная интуиция. Я не отставала от него,все выспрашивала, желая как можно больше узнать о Сандро. Потом он сказал мне: Он проявляет прекрасные способности, находится в числе лучших курсантов. Я не могу уделить ему много времени, не успеваю. Может быть, у тебя найдется время навестить его? Я уверен, что он хорошо помнит тебя, но о наших отношениях ему ничего не известно.
– Вы думаете, что в поезде он не догадался ни о чем?
– Не думаю. Тогда его мысли были заняты другим, – ответил Муза.
РАЗДЕЛ
II
ДУЭЛЬ
САНДРО АМИРЕДЖИБИ
Когда в училище я остался совсем один в окружении совершенно чужих для меня людей, у меня будто сердце оборвалось. Вот тогда я явно ощутил свое сиротство, и это чувство окончательно подавило меня. Оно всецело завладело мною, и я долго не мог освободиться от него. Каникулы еще продолжались, поэтому моих ровесников все еще не было в училище. Когда я вошел в казарму, то на первом этаже, в самом ее конце выбрал себе кровать у окна. На втором этаже были расположены казармы юнкеров – старших курсантов. Меня интересовало все, я обошел и рассмотрел все вокруг. Здесь все было чужим для меня. Ничто не могло улучшить моего настроения, уныние и тоска не покидали меня.
Уединившись, я долго сидел на краю своей кровати и думал: куда меня перебросил один безрассудный шаг, и кто знает, куда еще перекинет отсюда. Привыкший к полной свободе, я вдруг очутился в училище с таким режимом, где каждая минута моей жизни должна была быть определена другими, – что и когда я должен был делать. И, когда я осознал все это, то тогда, действительно, возненавидел своего учителя русского языка – Виктора Самушия, который не упускал момента, чтобы подстрекнуть меня, подобно заговорщику: он все время долбил меня, именно поэтому я и совершил преступление. Да еще какое! Да, он постоянно подговаривал меня, спустя годы я все отчетливее вижу это, его разговоры со мной носили целенаправленный характер. Да и какие усилия были необходимы для того, чтобы одурачить маленького, неопытного мальчика? Никакие. После того, как мы с мамой покинули деревню, эти мысли не раз приходили мне в голову. И в поезде они несколько раз напомнили мне о себе. В училище у меня были уже совсем другие заботы, я много думал: зачем я здесь, ведь я никогда не мечтал стать кавалеристом или военным офицером. Лошадей я любил до самозабвения, так как с детства был сильно увлечен ими. Мне доверяли даже необъезженного жеребца, я не боялся, что он меня сбросит, так как я знал волшебные слова и ласку. Чужая лошадь-недотрога после нескольких моих слов и небольшой ласки сразу же становилась послушным другом. Если быу меня были какие-либо склонности к краже лошадей, то никто бы не смог украсть такой большой табун, как я. А таких случаев в Самегрело было немало.
Я много тренировался. Не щадя себя, я с утра до ночи мог сидеть в седле и тренироваться без устали, но это вовсе не означало, что я хотел стать армейским кавалеристом. Это было совершенно чуждым мне занятием. Одно время я даже подумал о побеге. Я хорошо осмотрел забор во дворе, приметил одно место, откуда свободно можно было бы сбежать. Мне не составило бы труда перепрыгнуть через забор, даже на лошади никто не смог бы догнать меня. Я долго думал об этом. Вспомнил и то, что у меня были деньги, и что я на поезде свободно смог бы вернуться в Пластунку к маме. Но тут я подумал о дяде, и мне стало неловко перед ним. Стесняло меня еще и то, что, кроме мамы, в моей жизни появился еще один человек, с которым я должен был считаться. К тому же, я не хотел терять то чувство гордости за своего дядю и то уважение, которое я испытывал к нему. А еще я не хотел, чтобы он плохо думал обо мне, будто я оказался трусом или побоялся трудностей, поэтому я и передумал бежать. В казарму вошел мальчик и направился ко мне, в этот момент там кроме меня никого и не было. Он тоже был одет в гражданскую одежду. Свои вещи он положил на кровать рядом и спросил меня: – Эта кровать занята?