Потерянный горизонт
Шрифт:
— Несомненно, это помогло бы им научиться играть, — вставила мисс Бринклоу с обворожительной серьезностью.
Найти достойное продолжение подобному разговору было бы нелегко. Это и не понадобилось: подошло время обеда, и появившиеся блюда, равно как и быстрота их смены, производили самое благоприятное впечатление. Когда вошел Чанг, снова чуть было не возобновились прежние пререкания. Но китаец тактично отвечал на их вопросы, был доброжелателен, и четверо путешественников, не сговариваясь, решили сохранять мир. Когда он заметил, что они, возможно, хотели бы познакомиться с монастырем и он рад послужить им проводником, предложение было с готовностью принято.
— Ну конечно, — сказал Барнард. — Раз уж мы тут, надо изучить местность. Я думаю,
Мисс Бринклоу высказалась более глубокомысленно.
— Когда мы покидали Баскул на этом аэроплане, я, конечно же, не могла и мечтать, что мы попадем в подобное место, — пробормотала она, когда все последовали за Чангом.
— И мы до сих пор не знаем, почему это случилось, — откликнулся неумолимый Мэлинсон.
Конвэй не ведал расовых или национальных предрассудков, и ему всегда требовалось особое усилие, чтобы показать (как он порой делал это в клубах или в вагонах первого класса), будто он особо ценит «белизну» красного как рак лица под высоким цилиндром. Создавать такое впечатление значило избегать лишних проблем, особенно в Индии, а Конвэй всегда старательно уворачивался от неприятностей. Но в Китае нужды в этом не возникало. У него было много друзей-китайцев, и ему никогда не приходило в голову смотреть на них сверху вниз. Поэтому ничто не мешало ему видеть в Чанге пожилого джентльмена с хорошими манерами, каковому, может быть, нельзя полностью доверять, но который, несомненно, является глубоко интеллигентным человеком. Мэлинсон, однако, смотрел на китайца сквозь прутья воображаемой клетки. У мисс Бринклоу отношение к Чангу было резкое и — как к заблуждающемуся язычнику. Ну, а Барнард, с его полным юмора благодушием, обращался с Чангом так, как он обращался бы с любым дворецким.
Между тем великий обход Шангри-ла оказался достаточно интересным, чтобы отодвинуть в тень все различия в чувствах и поведении. Конвэй не впервые посещал монашескую обитель, но эта намного превосходила все прочие своими размерами. Была она и самой замечательной — со всех точек зрения, даже если не считать исключительности ее местоположения.
Поход через комнаты и внутренние дворы занял всю вторую половину дня, хотя, как Конвэй заметил, по пути попадалось множество жилых апартаментов и даже целых зданий, в которые Чанг их не приглашал. Так или иначе, но гостям показано было достаточно, чтобы каждый из них утвердился в своем ранее сложившемся впечатлении. Барнард еще более уверился, что ламы богаты; мисс Бринклоу обнаружила немало подтверждений их безбожия. Мэлинсон, удовлетворив поверхностное любопытство, почувствовал, что устал не меньше, чем он всегда уставал от экскурсий и на обычных высотах. Ламы, решил он, едва ли могут стать его героями.
Только Конвэй очаровывался все больше каждым шагом. Его внимание привлекали не столько отдельные вещи, сколько постепенно раскрывающиеся элегантность, строгий и безукоризненный вкус, тончайшая гармония, которая, казалось, ласкала глаз, не обнаруживая своего присутствия. Ему понадобилось сознательное усилие, чтобы перестать смотреть на все глазами художника и проявить способности знатока ценителя. И тогда он различил сокровища, за обладание которыми готовы были бы вступить в схватку музеи и миллионеры: тончайшие изделия из жемчужно-голубой керамики эпохи Сун [21] , отлично сохранившиеся рисунки, выполненные цветной гуашью более тысячи лет назад, лакированные предметы с подробными изображениями фантастических миров. Ни с чем не сравнимая изысканная красота фарфора и росписи зачаровывала с первого взгляда, лишь позже позволяя осмыслить мастерство их создателей. Не было бахвальства и погони за эффектом. Ничто не раздражало глаза, ум, душу. Эти деликатные совершенства казались лепестками цветков, слетевшими на землю. Коллекционера они свели бы с ума. Но Конвэй не интересовался собирательством; он
21
Эпоха Сун — время наивысшего расцвета китайской культуры. Императорская династия Сун правила в Китае с 960 по 1279 год.
Помимо выставки китайской культуры, монастырь предлагал и кое-что еще. Одним из его достояний была восхитительная библиотека, большая и удобная. Книги, великое множество книг, запрятанных в нишах и альковах, так что общая обстановка, казалось, подчеркивала: мудрость здесь ценится выше учености, а добрым нравам отдается предпочтение перед серьезными занятиями. Бегло пробежав взглядом по некоторым полкам, Конвэй обнаружил много для себя удивительного. Лучшие образцы мировой литературы соседствовали там с маловразумительными и откровенно развлекательными изданиями, глубоко чуждыми его вкусу. Много было томов на английском, французском, немецком и русском языках. В изобилии присутствовали писания, выполненные китайской иероглификой и другими восточными шрифтами.
Отдел, особенно его заинтересовавший, был посвящен тибетиане, если позволительно так выразиться. Он приметил несколько редчайших книг и среди них сочинение португальца Антонио де Андрада «Открытие нового великого пути, или Два короля Тибета» (Лиссабон, 1626), «Китай» Атанасиуса Кирхера (Антверпен, 1667), написанную французом Тевено книгу «Путешествие в Китай, совершенное Пересом Гребером и Дорвилем» и «Неизданные записки о путешествии в Тибет» итальянца Белигатти. Он как раз листал эти записки, когда заметил, что Чанг смотрит на него с мягким любопытством.
— Вы, видимо, ученый? — последовал вопрос.
Конвэй затруднился с ответом. Преподавательская работа в Оксфорде давала ему право ответить утвердительно, но он знал, что слово «ученый», высший комплимент в устах китайца, звучит несколько нескромно. И, сообразуясь главным образом с присутствием своих спутников, он его отклонил, сказав:
— Я, конечно, с удовольствием погружаюсь в книги, но в последние годы у меня было мало подходящих случаев, чтобы отдаться исследовательским занятиям.
— Но вы стремитесь к ним?
— О, я не стал бы этого утверждать. Но разумеется, я вижу их привлекательную сторону.
Мэлинсон, вертевший в руках книгу, встрял в разговор:
— Вот тут есть кое-что для ваших исследовательских занятий, Конвэй. Это карта страны.
— У нас их несколько сот, — сказал Чанг. — Все они к вашим услугам, но я могу заранее предупредить об одной поджидающей вас неприятности. Ни на одной карте вы не найдете Шангри-ла.
— Странно, — заметил Конвэй. — А любопытно, почему?
— Для этого есть очень серьезная причина, но боюсь, это все, что я могу сказать.
Конвэй улыбнулся, но Мэлинсон опять проявил сварливость.
— Все накручиваете таинственность, — пробурчал он. — Пока что мы не заметили ничего такого, что стоило бы скрывать.
Неожиданно, после молчаливого раздумья, оживилась мисс Бринклоу.
— А вы не собираетесь показать нам лам за работой? — пропела она тоном, который, надо было полагать, не раз приводил в ужас многих людей в конторах Кука. Можно было также догадаться, что в голове ее роились туманные видения туземных промыслов, плетение молитвенных ковриков или чего-то еще живописно примитивного, о чем она сможет порассказать, вернувшись домой. Она обладала выдающимся даром никогда не обнаруживать своего удивления и всегда казаться чуть-чуть сердитой, и сочетание этих двух свойств ни в малейшей степени не было поколеблено ответом Чанга: