Потерять и обрести
Шрифт:
Гарем негритянского короля!
Тончайшая нить надежды и самообмана, на которой, как сомнамбула, балансировала Каролина, рвалась. Она чувствовала, что летит в бездну. Невольно искала руками опоры и в бессилии оставалась лежать на подушках. Она хотела что-то сказать, но губы больше не повиновались ей. Все тяжелее становилось ее тело, все быстрее летела она, все глубже…
В испуге Камея склонилась над безжизненно лежащей с широко раскрытыми глазами Каролиной. Из ее рта вырвался нечленораздельный звук, но она его уже не услышала…
17
Красноватые сумерки вплетались
Она пошевелилась. Камея тут же отложила свою работу и подошла к кровати. Она склонилась над своей подопечной. На ее лице было написано замешательство, словно она увидела восставшую из мертвых. Камея положила ей на лоб свою мягкую ладонь. Она уже не верила, что белокожая женщина когда-нибудь очнется, несмотря на красные магические платки, посыпанный на пороге порошок из натертых верблюжьих костей и целебные бусы. Однако случилось чудо, и жар спал. Камея видела ясные глаза, ищущий, осознанный взгляд. Берберка подбежала к каменной балюстраде террасы и срывающимся голосом закричала что-то вниз, во двор. Сначала в ответ на ее сообщение стояла глубокая тишина. Потом поднялся оглушительный гвалт перекрывающих друг друга голосов. Камея быстро вернулась назад, к больной.
На секунду Каролине пришлось закрыть глаза от яркого солнечного света.
– В чем дело? – ошеломленно спросила она.
Жесткие, почти мужские черты берберки вдруг озарились той внутренней сияющей красотой, которая порой делает особо привлекательными иные некрасивые лица.
– Вы живы, – сказала она, – и все вздохнут спокойно. Прежде всего, Ах-Поо-Че-Хоо, врач. Через час его должны были вымазать дегтем и живьем содрать с него кожу. Он был бы третьим, которого повелел убить король, потому что он не смог победить вашу болезнь. – Камея с гордостью посмотрела на Каролину. – Он был вне себя от отчаяния. Вот уже больше ста дней и ночей не гасят костры у домов с фетишами.
Каролина приподнялась, поддержанная руками берберки.
– Так долго?
Она оглядела комнату: с красными завешанными стенами и окнами, львиными когтями над дверью и пучками звериной шерсти, она тоже походила на дом с фетишами. Теперь она поняла значение этих предметов, а также бус и шнурков на своем теле. Ей стало не по себе.
Камея подсунула подушки ей под спину. Потом взяла чашу с розовой водой и смочила ее лицо и ладони.
– Вы всегда успокаивались, когда я обмывала вас, – заметила
Каролина не мешала ей. Она глубоко вдыхала аромат воды. Все вызывало в ней удивление от нового ощущения возвращения к жизни.
– Это вам тоже нравилось, – сообщила Камея, растирая между пальцами немного миндального молока с черепаховым маслом. Все свое умение и богатые познания в области тайн женской красоты она употребила на то, чтобы каждый час своей болезни Каролина оставалась красивой, как женщина, ожидающая возлюбленного. Она расчесывала щеткой ее волосы, красила ей губы в пурпурный цвет, натирала тело все новыми благовониями и маслами.
Каролина улыбнулась Камее.
– Нельзя ли закрыть ставни?
Внезапно неведомые ранее ощущения привлекли все ее внимание: жизнь в ее чреве. Она замерла, полулежа, и почувствовала явные толчки ребенка. Она прислушалась к себе, потрясенная, что абсолютно забыла ту, вторую жизнь в себе, и в первый момент вновь обретенной жизни воспринимала только саму себя. Вот опять. Ее ребенок! Каролина положила руку себе на живот, чтобы еще лучше почувствовать, как он шевелился там. Ей казалось, что она нащупала округлость головки. Каким крошечным было это существо! Таким малюсеньким, что почти не изменило ее тела.
Она сделала то, что еще ни разу не делала: занялась подсчетами. Почти семь месяцев. Ей почудился смех ее отца: «Женщины из рода Ромм-Аллери всегда до последней минуты танцевали и скакали на лошади. Езда верхом и танцы избавляют от необходимости заводить для этого случая новый гардероб».
Камея подошла к кровати со стаканом верблюжьего молока. От кисловатого запаха Каролине чуть не стало дурно. Она протестующе затрясла головой.
– Когда вы болели, вы все время пили его, – удивилась Камея.
– Это когда я болела, – ответила Каролина. – А теперь я скоро поправлюсь. Принеси мне поесть, как следует поесть. Я хочу есть за двоих.
Каролина с аппетитом поела, но утомление и слабость одолели ее, она откинулась на подушки и заснула. Ничто не могло ее разбудить: ни шум праздника, заполнивший весь дворец, ни возня Камеи. Лишь вечером она проснулась от приступа голода.
Комната была освещена светом керосиновой лампы. Со стен и окон исчезли красные шали и фетиши. На столике из эбенового дерева больше не было флакончиков и чаш со странными лекарствами, а стояли сладости, фрукты и кувшин с водой.
Стул Камеи был пуст. Пяльца и нитки с нанизанными кораллами лежали на полу. У двери на террасу силуэтом, сплетенным из света и тени, сидел карлик и смотрел вниз во двор, из которого доносились звуки праздника.
Каролина откинула одеяло. Когда она спустила ноги на пол, у нее на миг закружилась голова. Она подождала, чтобы вещи стали на свои места. С улыбкой посмотрела на свой живот, опять начиная мысленный разговор с ребенком, которого носила. Конечно, со стороны постороннему взгляду ничего не было заметно, и все же она подозревала, что ее состояние не могло укрыться от зоркого глаза Камеи. Каролина подошла к сводчатому окну, выходившему на террасу. Веер карлика быстро задвигался, перья его одеяния колыхались при малейшем движении воздуха. Он, должно быть, услышал ее шаги, но не подал вида. Она подумала о своем ребенке и о том, что должна уберечь его от всего дурного.