Потешный русский роман
Шрифт:
— Да, каждодневной жизнью. Я не имею в виду интимные подробности, боже упаси. Я имею в виду, довольны ли вы… тем, что занимает ваши дни… как бы это поточнее объяснить… вы ведь обязаны защищать интересы, которые, если я правильно понимаю, лично к вам не имеют прямого отношения, но забота о них поглощает бблыную часть вашего времени. Так, во всяком случае, это выглядит со стороны.
— Вкусно?
— Что, простите?
— То, что вы едите.
— Изумительно. Хрустит. Особенно лук. Хотите попробовать?
— Я вам верю. Да, думаю, моя жизнь
— Просто пытаюсь отвлечься от русских дел, Карл. Я думала, вы это оцените.
— Ошибаетесь, Россия очень меня интересует.
— Честно говоря, вопросы о жизни занимают меня не меньше русско-русских проблем.
— Вопросы о жизни людей?
— Скорее о том, что сами люди думают о жизни. О своей собственной, не о жизни вообще. Вот только мало кто любит об этом говорить.
— Да люди обожают рассказывать о своей жизни!
— Не согласна. Они охотно говорят о посторонних вещах, о внешней стороне жизни, как о театральной постановке. Отвлекают внимание — описывают шторы, бомбошки на шторах, называют цену ковра, говорят о гастрономических пристрастиях, о погоде. Но они никогда не признаются, что думают о себе, как о действующих лицах этой жизни.
— И почему, по-вашему, они так себя ведут?
— Да потому, что боятся, Карл. Как вы и я.
— И только-то?
— Да. И этот страх оправдан. Потому что мы ужасны.
— К чему вы клоните?
— К наемничеству, Карл, вот к чему.
— Приехали!
— А где еще поговорить о наемниках, как не в нашей стране? Наемничество — наш старинный обычай, разве не так? В былые времена многие наши солдаты нанимались на службу к иностранным государям, потому что не знали, чем занять себя зимой. Они участвовали в войнах за Бургундию и Италию, воевали за Короля-Солнце и иже с ним.
— Вы забыли о Ватикане, Валентина. У швейцарских гвардейцев такая роскошная форма и шлемы с перьями, что все туристы мечтают с ними сфотографироваться!
— Наши наемники торговали собой, как пушечным мясом. Они продавали себя за деньги, Карл. И участвовали в войнах, которые не имели к ним ни малейшего отношения.
— Они были превосходными солдатами, храбрецами. Их уважали. Короли доверяли своим швейцарцам.
— Короли, до которых швейцарцам не было никакого дела.
— Это вы так думаете.
— Солдаты служили тому, кто больше платил. Если в разгар битвы противник предлагал больше, швейцарцы массово переходили на другую сторону.
— Верность, подкрепленная только деньгами, никогда не была надежной ценностью, Валентина.
— Рада слышать это от вас.
— Как бы там ни было, уже в давние времена многие умели ценить швейцарское качество. Это забавно.
— Да уж куда забавней.
— В чем проблема?
— Никакой проблемы нет. Мне просто кажется, что сегодня наемников стало больше, возможно, им вообще несть числа. Вы тоже наемник, Карл, как и я.
— Смеетесь? Я защищаю интересы моей страны,
— А они имеют хоть какое-то отношение к вашей жизни — к реальной личной жизни?
— Конечно.
— А если завтра вы заделаетесь шляпником, что останется от всех тех ценностей, за которые вы сражались, на которые тратили львиную долю времени и сил? Ничего?
— Почему шляпником?
— Вам очень пойдет торговать шляпами. И интересовать вас будут только проблемы этого рынка, а все остальное станет неважным.
— Не вижу связи.
— А я вижу. Жизнь устроена так, что мы тратим время на защиту интересов, не имеющих ничего общего с нашей собственной жизнью. Мы занимаемся внешней политикой, продаем шляпы, зарабатываем на еду и оплату счетов, все мы нанимаемся на службу к себе самим, мы — наемники, да, разного калибра, но все же наемники. Мы продаемся за деньги, Карл. Мы продолжаем продаваться иностранному монарху. И не занимаемся тем, что нам действительно интересно, например собой, теми, кого любим сегодня и полюбим завтра, мы не заботимся о своем здоровье, плюем на свои желания, бежим от своих страхов. Мы продаемся, мы в замешательстве, мы отодвигаем все в сторону — даже главное, даже то, что хотели бы узнать, почувствовать, увидеть, попробовать, открыть для себя и испытать, прежде чем умереть.
— Все очень сложно.
— Неужели?
— У меня есть причины не уходить из дипломатии.
— Конечно, Карл, я понимаю.
Карл съел почти весь хлеб из корзинки, но к пасте не притронулся — ни к той, что взял на закуску, ни к основному блюду.
— Вы что, собираетесь писать о подобных вещах в вашем романе, Валентина? О наемниках?
— Конечно, нет! Как вы верно заметили, это слишком сложно. Кроме того, если не забыли, я пишу русский роман. Вам не нравится паста?
— Да нет, очень вкусно.
— Забудьте о наемниках, Карл, они не вписываются в сюжет.
— Вы считаете его красивым?
— Кого — его?
— Михаила Ходорковского.
— Он недурен.
— Так я и думал.
— Ваше знаменитое «шестое чувство», Карл.
— Вы его знаете?
— Лично не знакома.
— А кого-нибудь, кто его знает?
— Нет.
— А я знаю.
— И кто же это?
— Человек, который некоторое время работал с ним и прекрасно его знает.
— Вам повезло.
— Не уверен, что знакомство с такими людьми стоит называть везением.
— Вы просто ревнуете.
— Я не понимаю вашего интереса к этому… этому персонажу, Валентина. Правда не понимаю.
— Не вы один. Честно говоря, я и сама не до конца понимаю природу своего интереса к нему.
— Вот видите!
— Да.
— Забудьте о поездке в эти дикие радиоактивные места. Впустите солнце на страницы ваших произведений. Отправляйтесь к морю, на пляж!
— Я ненавижу пляжи, Карл.
— Вам нужно подумать о себе.
— Если бы я точно знала, почему меня интересует судьба этого человека, я бы тут же перестала им интересоваться.