Потомок Геракла

Шалагин Роман

IV

До низовьев Галиакмона македонская армия добралась довольно быстро – всего за четыре дневных перехода. Дозорная и охранная служба в лагере Птолемея действительно была налажена из рук вон плохо. Авангард Александра находился в нескольких часах пути, а воинство Алорита вместе со своим предводителем даже не подозревали о близости грозного противника.

Столь поразительную и роковую беспечность Птолемея македонский царь и его старшие военачальники просто не имели права не использовать максимально эффективно. На военном совете

было принято единодушное решение атаковать врага на рассвете.

Именно в предрассветные часы большинство даже самых стойких и сознательных караульных поддаются чарам Морфея – коварного и обольстительного бога сновидений. Именно накануне рассвета завершались обильные попойки, пиршества и гулянки в стане Алорита. Большинство участников этих хмельных пирушек погружались в глубочайший хмельной сон или отключались до завершения застолья.

Чтобы скрепить «узы воинского братства» и поднять «боевой дух» своих людей, Птолемей позволял пьянствовать не только военачальникам и офицерам, но и простым воинам. При таком подходе к делу на заре и без того низкая боеспособность воинства Алорита становилась равной нулю.

К величайшему огорчению Филиппа и разочарованию, граничившему с отчаянием, отряду пажей в предстоящей битве отвели второстепенную роль. Младшему сыну Аминты и его сотоварищам предстояло заслоном перекрыть одну из троп, ведущих в лагерь Птолемея на случай возможного прорыва или отступления вражеских войск.

– Как же тут отличиться и внести свой вклад в общую победу, когда тебя отсылают на самый дальний и спокойный участок сражения!? – возмущенно сетовал Филипп.

– На войне у каждого – и простого воина, и самого старшего стратега своё строго определенное место, – осуждающе напомнил Парменион. Перед началом похода царь именно ему доверил начальство над корпусом пажей. – Только боги знают, как сложится битва. Мы не только преграждаем путь вражеским беглецам, но и в случае неожиданности послужим резервом. Быть может, илу²¹ нашу бросят в критический момент в самую гущу боя!

– Не волнуйся, Филипп, нам ещё с избытком достанется и вражеских голов, и трофеев, и побед, и большой славы! – утешил царя Антипатр, что в боевом построении занимал место слева от царевича.

– Долг наш самым строжайшим образом выполнять приказы царя, его стратегов и наших командиров, – вставил своё слово Полиперхон – сын Симмия.

Поняв, что ждать сочувствия от своих товарищей, что уже заполучили кожаные пояса воинов, не приходится, Филипп спрятал свои негативные эмоции. Теперь всё его внимание было сосредоточено на том недоступном для визуального наблюдения месте, где разворачивались главные события.

Сражение оказалось скоротечным и весьма ожесточенным. Сразу с трёх доступных сторон македонские отряды обрушились на спящий лагерь Птолемея. Бойцов Алорита рубили, топтали, кололи, пронзали, поджигали. Едва ли не треть воинов Алорита так и не поняла, что произошло, приняв смерть во сне или хмельном забытье.

Пешие и конные македонцы легко перебили охрану лагеря, ворвавшись во вражеский стан через ворота, или перемахнув через редкий частокол и плетёные изгороди. Лишь самые смелые, опытные и отчаянные воины Птолемея сражались с яростью и мужеством обреченных. Подавляющее

же большинство сторонников Алорита попыталось спастись бегством.

Полторы тысячи мятежников живой волной брызнули в разные стороны, надеясь в своём паническом бегстве спасти жизни. Беглецов этих истребляли ещё более нещадно и свирепо нежели тех, кто предпочёл умереть смертью настоящего воина, а не бегущего безоружного труса…

Когда первые лучи солнца осветили своим рыжеватым заревом отряд Филиппа, на тропе неожиданно появилась запыхавшаяся группа беглецов. В полной панике, растерянности и сильной усталости пребывали безоружные люди, в которых тотчас признали воинов Птолемея и боттиейских ополченцев.

– Смерть собаке Птолемею и мятежным псам его! – этот громогласный клич сам собой вырвался из горла Филиппа. – Смерть врагам Македонии!

– Смерть! Смерть! – отозвались на призыв Филиппа десятки его товарищей.

Парменион едва успел взмахом руки подать сигнал к атаке, как первые ряды илы, в которой находился Филипп бешено с грохотом, лязгом и дикими криками устремились вперёд. Бойцов Птолемея на тропе оказалось не более шести десятков, а налетевших на них македонских пажей было в три раза больше.

В завертевшейся круговерти короткой бойни Филипп, поражаясь собственной ловкости и расторопности, сумел поразить сразу двух врагов. Первого мятежника – худощавого и высокого он пронзил копьём с первого же удара. Филипп метил металлическим острием прямо в голову врагу, но наконечник копья вонзился ниже ключицы.

Худой мятежник громко вскрикнул и завалился набок, увлекая за собой копьё, застрявшее в жилистом теле смертельно раннего противника. Филипп уже намеревался соскочить с коня, чтобы вырвать из агонизирующего врага своё ударное оружие. Неожиданно оказавшийся рядом Антипатр протянул царевичу своё копьё.

– Сегодня я уже сразил им двоих предателей! Пусть оно и тебе принесёт удачу! – прокричал соратник сквозь шум стычки, извлекая из ножен меч.

Благодарно кивнув Антипатру, обрадованный Филипп пустил коня в галоп, огибая эпицентр побоища. Царевич зорким и цепким взором заметил, что двое беглецов практически достигли спасительного края хвойного леса. Словно на тренировке, Филипп прикинув расстояние и вес копья, метнул оружие Антипатра в одного из бегущих.

Со свистом копьё рассекло влажный утренний воздух, угодив с треком ломающихся костей прямо в позвоночник своей безоружной жертве. Нелепо взмахнув руками боттиейский воин рухнул в заросли травы с предсмертным стоном.

– Есть! Есть второй!!! – буквально взревел Филипп, теряя от восторга и упоения самообладание и всяческий контроль над своими зашкаливавшими эмоциями хищника-убийцы.

Филипп позволил вырваться наружу демонам войны и жесточайшим инстинктам охотника-убийцы, дремавшим в глубине тёмной половины его души. Свирепым взором оголодавшего хищника царевич осматривал поле встречного скоротечного сражения, выискивая для убиения очередную свою жертву.

Тяжёлый запах обильно пролитой вражьей крови пьянил разум Филиппа во сто крат сильнее самого крепкого вина, лишал человеческого рассудка, пробуждая всевозрастающее желание убивать врагов, топтать их копытами коня, сбивать с ног, пронзать остриём копья, рубить мечом, сшибать и опрокидывать…