Потомокъ. Князь мертвецов
Шрифт:
Глаза покойницы полыхнули тьмой, и она оскалилась. А вот это нехорошо… Митя с тревогой поглядел на ее слегка заострившиеся зубы. Если она в жажде мести из призрака – нежити, в сущности, безобидной – начнет превращаться в навью… Нехорошо.
Послышались быстрые шаги, покойница оглянулась – повернув голову на девяносто градусов.
Из ворот, на ходу застегивая саквояж, выскочил Йоэль.
– Пришлось у дядюшки Исакыча одалживаться, так что теперь вы мне еще должны за сюртук и жилет, – отрывисто бросил он.
– Подержанные, – отрезал Митя. – А то и ворованные. Других у вашего
– Господин Меркулов-младший, а вы точно не еврей? По родословию вроде как нет, а торгуетесь, будто таки да.
– Идемте уже наконец!
Покойница невесомо балансировала на пиках забора, провожая Митю пристальным, темным взглядом.
– Вы ее знали?
– Кого? – Йоэль удивленно поглядел сперва на Митю, потом на забор. Снова на Митю.
– Эсфирь Фарбер.
– Фирочку? – Альв помрачнел. – Она была… чудесная.
– Хорошая швея? – осторожно уточнил Митя. Потому что красавицей покойная точно не была.
– Швея? Неплохая. Добросовестная. Но эта девушка была способна на большее. Ей бы учиться… – В голосе Йоэля зазвучала тоска. – А этот зверь ее погубил!
– Животное, что поделаешь… – согласился Митя, вспоминая разорванное медведем тело.
– Животное бы за такое пристрелили, а этот… – сквозь зубы процедил альв и безнадежно махнул рукой.
– Это вы о ком? – насторожился Митя.
– О хорунжем Потапенко, о ком же еще! – с ненавистью выдохнул тот.
– Оборотни – равноправные подданные империи, – напомнил Митя. – Называть их животными…
– А евреи – нет, – перебил альв. – Не равноправные. Солдатом еврей должен быть, даже если не хочет, а вот офицером быть не может – даже если хочет, потому как еврей. И офицерской женой еврейка тоже быть не может. Так что ваш равноправный оборотень попросту соблазнил еврейскую девушку, а после бы встряхнулся и дальше побежал. А от ее жизни камня на камне не осталось, если б ее раньше не убили.
– Я слышал, хорунжий очень тяжело перенес ее гибель. Он ее любил, – хмуро сказал Митя.
– Тяжело было ее родителям, – отрезал Йоэль. – Которых по «Временным правилам» [14] , которые у нас в империи скоро станут вечными, в город наш господин полицмейстер даже на похороны не впустил. Не любит, когда жиды тут шляются. А любовь – это для альвийской поэзии, – он скривил безупречно очерченные губы, – а не для еврейской жизни! И… простите, а куда мы идем?
За разговором они дошли до Тюремной площади, а оттуда свернули в переулок. Доходные дома в три-четыре этажа здесь перемежались мазанками, утопающими в осенних багряно-золотых садах, а те – яминами и остовами стен. И только по свежему запаху древесной стружки можно было определить: эти стены еще не успели выстроить или уже успели развалить.
14
Принятые в 1882 г. ограничения прав евреев на поселение, передвижение, владение и аренду имущества, занятие выборных должностей в земстве и т. д.
Переулок и впрямь вывел к участку – к задней его стене.
– Свистеть умеете?
Йоэль наклонил голову
– Отлично, тогда давайте одежду. И свистните, если сюда вдруг кто явится.
За спиной тут же раздался негромкий свист.
– Мне свистнуть не тяжело, – задумчиво произнес альв. – Но некоторые явившиеся справляются сами.
15
Представитель общества, ведущий молитву. Им может быть любой из молящихся.
Из-за ближайшей то ли недостроенной, то ли разрушенной стены торчала голова в здоровенном, не по размеру картузе.
– Панычи, эй, панычи! – Мальчишка сдвинул картуз на затылок, открывая чумазую физиономию с веснушчатым носом и настороженными глазами. – Йдить сюды – чего скажу! Вам для дела сгодится.
– Юноша умеет вести переговоры. – Йоэль первым направился к мальчишке.
Пацаненок еще больше высунулся из-за стены, огляделся настороженно, будто боялся, что подслушают, поманил пальцем, предлагая придвинуться поближе, и заговорщицким шепотом выдал:
– Купите кирпич!
– Что? – выпалил Митя – голос его сорвался.
Услышать средь бела дня, в глухой провинции, от мелкого шкета любимую шуточку апашей Марьиной Рощи? Только ножичка, пляшущего между пальцами, не хватает!
– Кирпич, говорю, – терпеливо повторил мальчишка. – Тот самый… – Физиономия его стала многозначительной. Он понизил голос еще больше и веско обронил: – Вы не думайте, настоящий! Это Стешка с рябым Михайликом вовсе совесть потеряли – обыкновенные кирпичи берут да сами клеймо выцарапывают. А у меня все по-честному: вот этими вот руками со стройки у губернаторского дома спер! – Пацан важно предъявил грязные ладошки и веско закончил: – Так что червонец с вас, панычи.
– За телегу? – опешил ничего не понимающий альв.
– Тю! – ответно опешил пацан и выразительно покрутил пальцем у виска. – Ты шо, дурной? Тот-то гляжу какой-то… не такой! – Он презрительно покосился на длинные серебристые волосы альва и повернулся к Мите, как к более достойному доверия. – За один!
– А клеймо – серп, да? – безнадежно спросил тот.
– Соображаешь! – Пацаненок ощерился в щербатой улыбке. – Самый что ни на есть доподлинный мертвецкий кирпич. Я и показать могу, только ты сперва гроши покажи.
– Спасибо, не нужно, – запинаясь, пробормотал Митя.
– Как это – не нужно? – заволновался пацаненок. – Думаешь, я не понял, чего вы туточки крутитесь? Уж не знаю, зачем вам до мертвяков занадобилось: может, халамидники вы, одежу тырить лезете, – посмотрел на ошарашенные физиономии обоих и успокаивающе покивал: – Мертвякам она уже без надобности. А может, – он подозрительно прищурился, – сами мертвяки вам занадобились…
– Зачем? – вырвалось у альва.
– А я знаю? – Мальчишка возмутился эдакой попыткой свалить на него чужие проблемы. – Говорят, душегубы на них того… руку ставят… – и задумчиво добавил: – Или вовсе на пирожки…