Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
На валу был слышен шорох. Видно, пехота стояла у пушек в боевой готовности. Но вал закрывал пана Анджея, так что шведы могли его услышать, но не могли увидеть. Теперь он думал только о том, сумеет ли снизу достать до жерла пушки, которое высоко поднималось над его головой.
По счастью, стенки рва были не очень круты; кроме того, насыпь сделали, видно, недавно или поливали водой, и земля не успела замерзнуть, так как с некоторых пор стояла оттепель.
Сообразив это, Кмициц стал осторожно делать в скате рва
Через четверть часа ему удалось ухватиться за жерло, еще через минуту он повис в воздухе. Благодаря необыкновенной силе он продержался так до тех пор, пока не заткнул в жерло пороховой рукав.
– На тебе, песик, колбаски! – проворчал он. – Смотри не подавись!
С этими словами он снова спустился вниз и стал искать конец шнура, прицепленного к наружному концу рукава, и свисавшего в ров.
Через минуту он нащупал его рукой. Теперь наступила самая трудная минута: надо было высечь огонь и поджечь шнур.
На минуту Кмициц остановился, выжидая, когда солдаты зашумят на шанце.
Наконец он стал легонько ударять огнивом о кремень. В ту же минуту над его головой раздался вопрос на немецком языке:
– Кто это там во рву?
– Это я, Ганс! – не задумываясь, ответил Кмициц. – Шомпол у меня черти в ров унесли, высекаю огонь, поискать надо.
– Ладно, ладно! – ответил пушкарь. – Счастье твое, что мы не стреляем, не то бы тебе воздухом голову оторвало.
«Эге! – подумал Кмициц. – Стало быть, кулеврина, кроме моего заряда, начинена и своим собственным. Тем лучше!»
В эту минуту пропитанный серой шнур загорелся, и легкие искорки побежали вверх по его поверхности.
Время было бежать. Не теряя ни минуты, Кмициц стремглав пустился вдоль рва, не обращая больше внимания на шум, который он при этом поднял. Но когда он отбежал на каких-нибудь двадцать шагов, любопытство превозмогло в нем чувство страшной опасности.
«А что, если от сырости шнур погас!» – мелькнуло у него в голове.
И он остановился. Оглянувшись назад, он увидел искорку на шнуре, но уже гораздо выше.
«Ох, не слишком ли близко я?» – сказал он про себя, и страх его обнял.
Он снова бросился бегом вдоль рва, споткнулся вдруг о камень и упал. Но тут страшный грохот потряс воздух, земля заколебалась, мимо просвистели разметанные взрывом куски дерева и железа, камни, глыбы льда, комья земли, и на этом кончились все его ощущенья.
Затем раздались новые взрывы. Это от сотрясения взлетели на воздух пороховые ящики, стоявшие неподалеку от кулеврины.
Но этого Кмициц уже не слышал, он лежал во рву недвижимо, как труп.
Не слышал он и того, как после минутной немой тишины раздались стоны, крики и призывы на помощь, как к месту происшествия сбежалась половина шведских и союзных польских войск, как затем в сопровождении целого штаба прискакал Миллер.
Долго
Оказалось, он был только оглушен и от сотрясения на какое-то время перестал владеть руками и ногами. Весь следующий день длилось у него это недомогание. Лечили его весьма усердно. Вечером он почти совсем оправился.
Миллер приказал немедленно его привести.
Сам генерал на своей квартире занял за столом главное место, по бокам разместились князь Гессенский, Вжещович, Садовский, все высшие шведские чины, а из поляков Зброжек, Калинский и Куклиновский.
Увидев Кмицица, Куклиновский позеленел, глаза его загорелись, как угли, усы встопорщились. Не ожидая, пока генерал начнет допрос, он сказал:
– Я эту птицу знаю! Он из ченстоховского гарнизона. Зовут его Бабинич!
Кмициц молчал.
Он был бледен и, казалось, утомлен; но взор его был тверд и лицо спокойно.
– Ты взорвал кулеврину? – спросил Миллер.
– Я! – ответил Кмициц.
– Как ты это сделал?
Кмициц коротко рассказал, ничего не утаив. Офицеры в изумлении переглянулись.
– Герой! – шепнул Садовскому князь Гессенский.
А Садовский нагнулся к Вжещовичу.
– Ну как, граф Вейгард? – спросил он. – Возьмем мы эту крепость при таких защитниках? Как по-вашему, сдадутся они?
Но Кмициц сказал:
– Не один у нас защитник сыщется, готовый на такой подвиг. Не знаете вы, когда пробьет ваш час!
– Но и в нашем стане не одна веревка сыщется! – ответил Миллер.
– Это мы знаем. Но не взять вам Ясной Горы, покуда там останется хоть один человек!
Наступила минута молчания. Затем Миллер продолжал допрос.
– Тебя зовут Бабинич?
Пан Анджей подумал, что после того, что он совершил, нет больше надобности скрывать перед лицом близкой смерти свое настоящее имя. Пусть забудут люди грехи и злодеянья, связанные с этим именем, пусть теперь, когда он готов пожертвовать жизнью за родину, воссияет оно в венце славы.
– Не Бабинич я, – ответил он с гордостью, – зовут меня
Анджей Кмициц, я был полковником собственной хоругви в литовском войске.
Едва услышав эти слова, Куклиновский как полоумный сорвался с места и, вытаращив глаза, раскрыв рот, хлопнул себя по ляжкам.
– Генерал, – вскричал он, – дайте мне слово сказать! Генерал, дайте мне слово сказать. Сию же минуту! Сию же минуту!
Ропот пробежал по рядам польских офицеров, а шведы внимали ему с удивлением, так как имя Кмицица ничего им не говорило. Однако они тотчас сообразили, что перед ними не простой солдат, когда Зброжек встал и, приблизясь в узнику, произнес;