Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
Гетман прервал чтение.
– Вот дьявол! – сказал он. – Нет чтоб идти за князем, так он вперед вырвался!
– Ах, черт его дери! – воскликнул вполголоса Оскерко.
Гетман продолжал чтение.
– «Хоть и опасное это было дело, потому разъезды вроссыпь, широко шли, все-таки два я изрубил, никого не пощадив, и прорвался вперед, сбивши тем князя с толку, ибо он сразу решил, что окружен и лезет прямо в западню…»
– Так вот почему они стали неожиданно отступать! – воскликнул гетман. – Дьявол, сущий дьявол!
Однако он снова стал читать со все возрастающим любопытством:
– «Князь понять не мог, что случилось, совсем потерял голову и слал разъезд за разъездом, а мы и разъезды
197
лихорадка (лат.).
– Ясновельможный пан! – обратился Оскерко к Сапеге. – Теперь ты уж, верно, не так жалеешь, что нет Володыёвского, потому и он не сравнится с этим воплощенным дьяволом.
– Чудеса, да и только! – схватился за голову Сапега. – Уж не врет ли он?
– Слишком он горд, чтобы врать! Князю виленскому воеводе и то резал правду в глаза, не думал, приятно тому иль неприятно его слушать. Да и все точно так, как было с Хованским, только у Хованского войска было в пятнадцать раз больше.
– Коли правда все это, надо немедленно наступать, – сказал Сапега.
– Пока князь не успел опомниться.
– Так едем же! Бабинич разрушает гати, так что мы успеем настигнуть князя!
Между тем пленники, которых татары сбили перед гетманом в кучу, завидев его, застонали, завопили, на убожество свое стали показывать и на разных языках взывать о пощаде. Среди них были шведы, немцы и, приближенные Богуслава, шотландцы. Сапега взял их у татар, велел дать им поесть и допросить, не пытая огнем. Показания их подтвердили справедливость слов Кмицица. Тогда все войско Сапеги стремительно двинулось вперед.
Глава XXXVIII
Следующее донесение Кмицица поступило из Соколки и было кратким:
«Князь задумал обмануть наше войско: послал для виду разъезд на Щучин, сам же с главными силами ушел в Янов и там получил подкрепление – восемьсот человек отборной пехоты, которую привел капитан Кириц. От нас видны огни княжеского стана. В Янове войско должно неделю отдохнуть. Пленники толкуют, будто князь и бой готов принять.
Получив это донесение, Сапега оставил последние пушки и обоз и двинулся налегке к Соколке, где оба войска встали наконец друг против друга. Не миновать было им сражения, ибо одни не могли уже больше отступать, а другие преследовать. А покуда, как соперники, что после долгого преследования должны схватиться врукопашную, лежали они, еле переводя дух, друг против друга – и отдыхали.
Увидев Кмицица, гетман заключил его в объятия.
– А я уж серчать стал, – сказал он пану Анджею, – что ты так долго не давал о себе знать, но вижу, ты больше сделал, чем мог я надеяться, и коль пошлет Бог нам победу, не моя, а твоя это будет заслуга. Как ангел-хранитель вел ты Богуслава.
У Кмицица зловещие огоньки сверкнули в глазах.
– Коль я его ангел-хранитель, то должен быть и при его кончине.
– Это уж как Бог рассудит, – строго сказал гетман, – а коль хочешь ты, чтобы благословил он тебя, не личного преследуй врага, но отчизны.
Кмициц склонился в молчании; но незаметно было, чтобы красивые слова гетмана произвели на него впечатление. Лицо его выражало неумолимую ненависть и казалось тем более ужасным, что за время погони оно еще больше осунулось от ратных трудов. Прежде на этом лице читались только отвага и дерзость, теперь оно стало суровым и непреклонным. Нетрудно было догадаться, что тот, кому этот человек в душе дал слово отомстить, должен стеречься, будь он даже самим Радзивиллом.
Да он и мстил уже страшно. Велики были его заслуги в этом походе. Вырвавшись вперед, он спутал князю все карты, внушил ему, что он окружен, и принудил отступать. Затем день и ночь шел впереди. Истребляя разъезды, не щадил пленников. В Семятичах, в Боцках, в Орле и под Бельском глухой ночью напал на весь княжеский стан.
В Войшках, неподалеку от Заблудова, на собственной земле Радзивиллов, как слепой вихрь налетел на квартиру самого князя, так что Богуслав, который как раз сел обедать, чуть не попал живым в его руки и спасся только благодаря Саковичу, ошмянскому подкоморию. Под Белостоком захватил кареты и припасы Богуслава. Войско его изнурил, привел в смятение, заставил голодать. Отборные немецкие пехотинцы и шведские рейтары, которых привел с собой Богуслав, брели назад, подобные скелетам, объятые страхом и ужасом, не зная сна. Спереди, с флангов, с тыла раздавался неистовый вой татар и охотников Кмицица. Не успевал измученный солдат сомкнуть глаза, как тут же принужден был хвататься за оружие. Чем дальше, тем было хуже.
Окрестная мелкая шляхта присоединялась к татарам, отчасти из ненависти к биржанским Радзивиллам, отчасти из страха перед Кмицицем, ибо сопротивлявшихся он карал без пощады. Так росли его силы и таяли силы Богуслава.
К тому же Богуслав и впрямь был болен, и хотя он никогда не предавался долго унынию и хотя астрологи, которым он слепо верил, предсказали ему в Пруссии, что ничего дурного в этом походе с ним не случится, однако самолюбие его как военачальника не раз бывало жестоко уязвлено. Он, военачальник, чье имя с восторгом повторяли в Нидерландах, на Рейне и во Франции, в этой лесной глуши бит был невидимым врагом, каждый день без битвы терпел поражение.
Таким небывало яростным и неслыханно упорным было это преследование, что Богуслав со свойственной ему остротой ума уже через несколько дней догадался, что его преследует неумолимый личный враг. Князь легко узнал его имя: Бабинич, потому что вся округа его повторяла; но имя это было ему неизвестно. Он был бы рад свести личное знакомство с врагом и в дороге, во время преследования, устраивал десятки и сотни засад. Все было напрасно! Бабинич обходил западню и наносил поражение там, где его меньше всего ожидали.