Потоп (Книга II, Трилогия - 2)
Шрифт:
– Я! – отозвался вдруг Топор Грылевский, шляхтич из легкой конной хоругви примаса.
– Я! – подхватил Тизенгауз.
– Я, я, я! – раздалось сразу десятка два голосов.
– Кто первый вызвался, тот пусть и идет! – решил король.
Топор Грылевский перекрестился, осушил манерку и поскакал.
А король все стоял и смотрел на дымы, тучей накрывшие «кротовую нору» и наподобие моста тянувшиеся от нее вверх, до самых стен. Редут лежал ближе к Висле, и отлично был виден с высоты крепостных стен, оттого и огонь был так ужасен.
Тем временем гром пушек приутих, хотя гранаты по-прежнему описывали кривые; зато
– Должно быть, снова пошли в атаку, – заметил Тизенгауз. – Если бы дым немного рассеялся, мы увидели бы пехоту.
– Подъедем ближе, – сказал король и тронул поводья.
За ним двинулись остальные, и так они проехали вдоль берега Вислы от Уяздова почти до самого Сольца, а поскольку дворцовые и монастырские сады, сбегавшие к Висле, были еще зимою вырублены шведами на дрова и ничто не заслоняло кругозора, то отсюда можно было и без подзорной трубы разглядеть, что шведы действительно возобновили атаку.
– Я скорей согласился бы сдать эту позицию, чем потерять Бабинича, – сказал вдруг король.
– Бог охранит его! – молвил ксендз Цецишовский.
– И пан Гродзицкий не замедлит послать подкрепление! – добавил Тизенгауз.
Тут разговор был прерван появлением какого-то всадника, который во весь опор скакал к ним со стороны города. Тизенгауз, обладавший острым зрением и невооруженным глазом видевший лучше, чем иные в подзорную трубу, схватился за голову и воскликнул:
– Грылевский возвращается! Значит, Бабинич погиб и редут захвачен противником!
Король закрыл глаза руками; тем временем Грылевский подскакал, осадил коня и, еле переводя дух, закричал:
– Государь!
– Что там? Он убит? – спросил король.
– Бабинич говорит, что ему там хорошо и замены ему не надо, он просит только прислать поесть, – у них с самого утра маковой росинки во рту не было!
– Значит, жив?! – воскликнул король.
– Говорит, что ему хорошо! – повторил Грылевскпй.
Тут все, опомнясь от изумления, стали восклицать:
– Ай да рыцарь!
– Ай да удалец!
А потом Грылевскому:
– Эх, надо было все-таки остаться и непременно его сменить. И не стыдно было скакать назад? Труса, видать, спраздновал! Уж лучше бы и не вызывался!
А Грылевский на это:
– Государь! Тому, кто называет меня трусом, я готов ответить в любую минуту и любым оружием, но перед своим королем я обязан оправдаться. Я побывал в самой «кротовой норе», на что, может, решился бы не каждый из тех, что здесь стоят, да мне же еще и досталось от Бабинича. «А проваливай ты, – говорит, – братец, ко всем чертям! Я тут делом занят, из кожи, – говорит, – вон лезу, некогда мне с тобой разговаривать. Сам, – говорит, – командовать буду, сам и славу добуду, делиться ни с кем не желаю. Мне тут, – говорит, – хорошо, я тут и останусь, а тебя велю вывести за валы! Чтоб тебе, – говорит, – провалиться! Нам жрать охота, а они командира вместо еды присылают!» Что мне оставалось делать, государь! Я даже его злости не удивляюсь, – они от усталости прямо с ног падают!
– Ну, и как? – спросил король. – Удержится он там?
– Такая отчаянная голова? Где он только не удержится! Забыл сказать, что еще мне вдогонку вот что крикнул: «Я и неделю здесь просижу, не дамся, лишь бы еда была!»
– А можно ли там высидеть?
– Государь,
– Раз нельзя идти на стены, пока нет пролома, – сказал король, – то мы сегодня же ударим по дворцам Краковского предместья; это вернее всего отвлечет шведов.
– Дворцы также сильно укреплены, это теперь настоящие крепости, – заметил Тизенгауз.
– Но из города к ним на помощь никто не поспешит, шведы всю свою ярость устремили на Бабинича, – возразил король. – И мы это сделаем, клянусь жизнью, мы это сделаем! Мы пойдем на приступ сейчас же, дайте только я Бабинича благословлю.
С этими словами король взял из рук ксендза Цецишовского золотое распятие, в которое были вделаны кусочки святого креста, вознес его кверху и стал крестить далекий редут, окутанный огнем и дымом, повторяя:
– Боже Авраама, Исаака и Иакова, смилуйся над народом твоим и спаси погибающих! Аминь! Аминь! Аминь!
Глава XIII
Начался штурм Краковского предместья со стороны Нового Свята; кровопролитный и не слишком успешный, он, однако, достиг своей первой цели, то есть отвлек внимание шведов от редута, где засел Кмициц, и позволил его людям перевести дух. Поляки, впрочем, продвинулись до самого Казимировского дворца, но удержать его не смогли.
С другой стороны они ударили на дворец Данилловичей и на Гданьский дом и также отступили. Опять погибло несколько сот человек. Одно лишь утешало короля: он видел, что даже ополчение с небывалой отвагой и самоотвержением рвется на стены и что эти попытки, хоть и не вполне удачные, не только не обескуражили его бойцов, но, напротив, укрепили в них уверенность в победе.
Но самым радостным событием тех дней явился приход Яна Замойского и Чарнецкого. Первый привел из Замостья великолепную пехоту и тяжелые орудия, равных которым у шведов в Варшаве не было. Второй, как было уговорено с Сапегой, оставил часть литовских войск и подлясского ополчения под командой Яна Скшетуского караулить армию Дугласа, а сам прибыл в Варшаву, чтобы принять участие в генеральном штурме. Все надеялись, – и Чарнецкий тоже разделял эту уверенность, – что этот штурм будет последним.
Тяжелые пушки были установлены на редуте, захваченном Кмицицем, и тотчас принялись обстреливать стены и ворота, с первых же залпов заставив умолкнуть шведские единороги. Тогда эту позицию занял сам генерал Гродзицкий, а Кмициц вернулся к своим татарам.
Не успел он доехать до своей квартиры, как его вызвали в Уяздов. Король в присутствии всего штаба вознес молодого рыцаря до небес; не скупились на похвалы и сам Чарнецкий, и Сапега, и Любомирский, и коронные гетманы. А он стоял перед ними в разорванной, обсыпанной землей одежде, с почерневшим от порохового дыма лицом, невыспавшийся, измученный, но счастливый, что удержал редут, заслужил столько похвал и снискал великую славу у обоих войск.