Потоп. Дилогия
Шрифт:
Кмициц не договорил: Володыёвский подскочил к нему и зажал рукою рот, закричав в испуге:
– Не богохульствуй! Еще навлечешь на нее гнев Господень! Бей себя в грудь! А ну, живо!
И Кмициц принялся бить себя в грудь, приговаривая: «Меа culpa! Mea culpa! Mea maxima culpa!» А потом, бедняга, разразился рыданьями, ибо сам уже не знал, что ему делать.
Володыёвский позволил другу выплакаться, а когда тот наконец успокоился, спросил:
– Что же ты теперь предпринять намерен?
– Пойду с чамбулом, куда посылают: к самым Биржам! Вот только люди и лошади отдохнут… А по дороге, сколько станет сил, еретиков буду
– И заслужишь прощение. Не горюй, Ендрек! Господь милостив.
– Кратчайшей дорогой пойду, напрямик. По Пруссии сейчас свободно можно гулять, разве что попадется где-нибудь на пути гарнизонец.
Пан Михал вздохнул:
– Эх, и я бы с тобой пошел с превеликой охотой, да служба не пускает! Хорошо тебе волонтерами командовать… Ендрек! Послушай, брат!.. Вдруг ты их обеих найдешь… позаботься уж и о той, чтоб худого чего не содеялось… Как знать, может, она мне судьбой назначена…
И с этими словами маленький рыцарь бросился в объятия Кмицица.
Глава XXVI
Оленька и Ануся, бежав с помощью Брауна из Таурогов, благополучно добрались до Ольши, где в ту пору стоял со своим отрядом мечник; от Таурогов, впрочем, Ольша была не очень далеко.
Старый шляхтич, увидев девушек живыми и здоровыми, сперва глазам своим не поверил, потом всплакнул от радости, а затем пришел в такое воинственное настроение, что об опасностях забыл и думать. Напади на него не только что Богуслав – любой враг, хоть сам шведский король со всею ратью, – мечник готов был защищать своих девочек.
– Да я живот положу, – говорил он, – а у вас волоску с головы не дам упасть. Не тот нынче я, каким вы меня знали в Таурогах. Попомнят шведы Гирляколе и Ясвойну, а уж как я их под Россиенами отделал, вовек не забудут. Правда, Сакович-изменник врасплох на нас напал и разогнал кого куда, да только теперь у меня опять с полтыщи сабель под рукою.
Мечник не много преувеличил: в нем действительно трудно было узнать павшего духом таурожского узника. Совсем человек переменился, и прежняя энергия в нем пробудилась; в поле, верхом на коне он почувствовал себя в своей стихии, а поскольку солдатом был опытным, то и впрямь уже несколько раз крепко потрепал шведов. К тому же в здешней округе пан Томаш пользовался большим уважением, отчего в отряд к нему с охотою шли и шляхта, и простой люд; даже из дальних поветов то и дело который-нибудь из Биллевичей приводил десяток-другой конников.
Отряд мечника состоял из трехсот крестьян-пехотинцев и примерно пяти сотен кавалерии. В пехоте мало кто имел мушкеты, большинство вооружены были косами и вилами; конница представляла собой весьма разнородное сборище: были там и зажиточные землевладельцы, которые ушли в леса со своей челядью, и шляхта поплоше, из мелкопоместных. Вооружение у них было лучше, чем у пехотинцев, но на редкость пестрое. Копьями многим служили жерди для подвязки хмеля; иные прихватили из дому фамильное оружие, богатое, но по большей части устарелое; лошади разных кровей и статей плохо держали строй.
С таким войском мечник мог нападать на шведские дозоры и даже большие конные отряды громить, мог очищать леса и деревни от бессчетных разбойных шаек, состоящих из шведских и прусских дезертиров и местного сброда и промышлявших грабежом, но ни на один город ударить не решался.
Да и шведы стали осмотрительней.
Отряд мечника был одним из самых сильных; другие могли сделать еще меньше. На границе с Лифляндией, впрочем, повстанцы настолько осмелели, что дважды осаждали Биржи и на второй раз взяли город, но временный этот успех объяснялся тем, что де ла Гарди все войска из пограничных поветов перебросил под Ригу для защиты ее от царской армии.
Однако блестящие, редкие в истории победы этого полководца заставляли думать, что война там вскоре окончится и на Жмудь снова хлынут упоенные победой шведские полчища. Пока, правда, в лесах было сравнительно спокойно, и многочисленные повстанческие отряды, сами в своих возможностях весьма ограниченные, могли, по крайней мере, не опасаться, что противник станет искать их в глухих чащобах.
Поэтому мечник раздумал идти в Беловежскую пущу: очень уж далек был туда путь, да и больших городов, охраняемых сильными гарнизонами, полно на дороге.
– Господь послал сухую осень, – говорил мечник девушкам, – стало быть, и жить sub Jove [264] полегче будет. Оставайтесь в лагере – я велю вам шатерчик ладный поставить, бабу дам в услуженье. По нынешним временам безопасней места, чем в лесу, не найти. Биллевичи мои дотла сожжены; в усадьбы разбойники заглядывают, а частенько и шведские разъезды. Где вам спокойней будет, как не при мне, – у меня вон, полтыщи сабель! А непогода начнется, я вам хатенку где-нибудь в глухомани приищу.
264
под открытым небом (лат.).
Предложение это очень понравилось панне Борзобогатой, так как в отряде было несколько молодых Биллевичей – весьма учтивых кавалеров – да и вокруг упорно поговаривали, будто в эти края идет пан Бабинич.
Ануся надеялась, что Бабинич, едва явится, вмиг прогонит шведов, а там… там будет, как Господь распорядится. Оленька тоже находила, что безопасней всего оставаться в отряде; она только хотела уйти подальше от Таурогов, опасаясь, что Сакович пустится за ними в погоню.
– Пойдемте к Водоктам, – сказала она, – там кругом свои. А если и Водокты сгорели, остаются еще Митруны и соседние деревни. Не может быть, чтобы вся округа обезлюдела. В случае чего Лауда нас защитит.
– Э, все лауданцы с Володыёвским ушли, – возразил молодой Юр Биллевич.
– Но старики и подростки остались; да и женщины тамошние умеют за себя постоять. И леса в тех краях побольше здешних; Домашевичи Охотники или Гостевичи Дымные отведут нас в Роговскую пущу, а уж туда никакой враг не доберется.
– А я разобью лагерь в надежном месте, чтоб и мне, и вам спокойно было, и на вылазки буду ходить да подлавливать тех шведов, что в пущу отважатся сунуться, – сказал мечник. – Превосходная мысль! Здесь нам делать нечего, там больше пользы принести можно.