Потрошитель
Шрифт:
— Мария Бранколони — голова макаронная! — умиленно пролепетал Марсель. — Выходит, ты вышла за какого-то господина Перена, так, что ли?
— Да. За невропатолога. Вот уж четыре года, как умер. Рак мозга.
— О, прости.
— Ничего, последние восемь лет мы в разводе были. Своим кораблем я привыкла править сама. Видишь, какой кабинет отгрохала! Дела идут! Хочешь эспрессо?
— Так ведь ты говорила…
— Забудь! У меня ямайский. Пальчики оближешь! Рассказывай новости.
Марсель было
Тут же, откуда ни возьмись, возникли две чашки из китайского фарфора.
— Присаживайся. Ну, говори! — распорядилась она, указав на одно из кресел. — Как тебя в полицию-то занесло? Ты ж, кажется, в журналисты собирался!
— Ну, всякое бывает. Жизнь…
Марсель сделал глоток кофе. Жизнь! За душой — ни шиша, пьяница отец да мученье вместо ученья…
— Ты-то как? Довольна?
— Да так… Испугалась вот, когда тебя увидела. Подумала — насчет кабинета.
Он вопросительно поднял глаза.
— У меня были проблемы с полицией нравов из-за софрологического массажа.
Марсель даже не поинтересовался, что это такое. Не иначе как релаксация полная. Если чего нужно — сама попросит.
— Такие тупые! — продолжила она. — А самого чокнутого осла Руди звать… дальше не помню… Не твой друг, случайно?
Он покачал головой. С Ослом Руди дружит Козел Жанно — славная парочка.
— Уладилось? — вежливо спросил он.
Хороший кофе — крепкий, густой, как он любит.
— Уладилось.
«Значит, Осла Руди уже отрелаксировали», — понял Марсель. От всех этих метаморфоз — Мари Перен в Марию Бранколони, Марии Бранколони — в хард-массажистку и обратно — чувствовалось легкое головокружение.
— Мелани — дочь Перена? — спросил он.
— Более-менее.
— Ну…
Она с отсутствующим видом уставилась в чашку кофе.
— Как-то раз, вечером, мне сделалось очень тошно, я нарвалась на приключение с одним типом — и на тебе… Кто отец — так и не пойму: глаза одного, а нос — другого… Поди тут разберись! — подытожила она, взяв еще одну сигарету.
Она засыпала его вопросами об убийстве Аллауи, и Марсель вкратце изложил дело. Мария всегда была очень сообразительной.
— Странно, опять «Меч-рыба», — заметила она, когда Марсель закончил. — Знаешь, свое помрачение ночное я ведь там встретила. И поверь — помрачение дьявольское. Как я могла?! Крыша, должно быть, совсем съехала.
— Музыкант какой-нибудь? — спросил Марсель, почему-то ревнуя.
— Нет. Клиент один постоянный. Морда ангельская, а сам — такой извращенец! В дурном сне не привидится. — Она выдержала паузу и театрально воскликнула: — У него английские булавки на тестикулах были!
— Что? —
— Да-да, пионер пирсинга… А так — ни в жизнь не подумаешь… На вид — такая чистюля, такой тихоня… И само собой — преждевременная эякуляция. Мы устроились в машине на заднем сиденье. Ужас. Рада была дома оказаться. А через полтора месяца — хоп: беременна! Пока ее носила, только и делала, что молилась — хоть бы не от него.
На какое-то мгновение Марсель задумался о чувстве, с каким вынашивают ребенка от человека, к которому чувствуют омерзение.
Дверь распахнулась, и в кабинет, размахивая рюкзаком, влетела раскрасневшаяся Мелани. Она была действительно сама прелесть — с изящным прямым носиком, карими глазами и длинными светлыми волосами. На ней было хлопчатобумажное платье, теннисные туфли, джинсовая куртка и золотой крестик.
При виде сидящего в салоне Марселя она чуть попятилась.
— Ну и откуда ты? — сердито спросила Мари Перен.
— Откуда-откуда! Из лицея. Откуда ж еще?
— Не знаю. Может, от Камеля Аллауи, — предположила мать.
Девушка побледнела:
— Как…
Она повернулась к Марселю:
— Почему…
— Когда вы видели Аллауи в последний раз, мадемуазель? — поднявшись, спросил он.
— Что? Да я…
— Он мертв, его убили, — тихо проговорил полицейский.
— Камеля?! Не может быть… мы же завтра встречаемся…
— Его тело обнаружили в понедельник утром.
— Я видела его в субботу в «Меч-рыбе». Мы слушали джаз в стиле сальсы. Он довез меня до дому к двум, он… мы… нет, невозможно! — повторила она, мотая головой.
— Как давно вы знакомы?
— Два… три месяца, — выложила Мелани, опасливо взглянув на мать. — Но виделись мы не часто.
— А Шарль, — бросила Мари Перен, — Шарль в курсе?
— Нет. Шарль — это Шарль, а Камель — это Камель, — парировала дочь. Уму непостижимо… это правда?
— Увы, да.
Она разрыдалась. Мать тягостно вздохнула. Марсель что-то пробормотал в утешение.
— А я-то, я! Все воскресенье с Шарлем и его дружками резвилась! С малолетками этими, — рыдала она. — Мы тут повздорили немного. Он обижался, что я его с родителями не знакомлю…
— А почему, кстати, ты мне его не представила?! — надменно вопросила Мари.
— Хорошо бы ты его встретила! С твоими-то амбициями зажравшейся буржуйки! Да ты мне была готова «резинки» покупать, лишь бы к рукам прибрать Шарля с его шишами.
— Мелани! Как ты смеешь!
— Пошла ты! Я тебя ненавижу, я вас всех ненавижу!
Марсель взглянул на свои ботинки, затем — на часы. Ну что, кажется, девчонка уже пришла в себя.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов, — произнес он железным голосом, — прямо сейчас.