Повелитель четверга. Записки эмигранта
Шрифт:
И все это несмотря на фундаментальную разницу в подходах к рисованию. Ведь я в своих графических фантазиях всегда стремился изобразить нечто конструктивное, но… эфемерное, полученное в результате эксперимента, бесцельного, почти бессознательного, бессистемного творения, путешествия, импровизации… то, что невозможно определить и описать словами. А Кубин всегда создавал нечто узнаваемое, очевидно материальное, конкретное, почти реалистическое. Имеющее нарратив. Часто даже требующее его из-за фантастичности, символичности зачастую
Нападение огромных змей на средневековый город.
Картины ада – многочисленные и с реалистическими подробностями.
Гигантская похотливая обезьяна рядом с прикованной к стене нагой женщиной.
Мужчина, ласкающий половые органы мертвой колдуньи.
Поклонение всего живого колоссальному носорогу.
…
Кубин как бы говорил мне своими рисунками: ты взялся не за свое дело. Ты должен рассказывать истории. Твое дело писать, а не рисовать. Для рисования у тебя нет таланта.
А для писанины? У меня есть талант? Спрашивал я моего незримого собеседника. В ответ он только хихикал и разводил руками… мол, время покажет.
Смириться с тем, что у меня никаких талантов нет, мне было трудно, потому что еще в детстве я ощутил проходящий сквозь меня синеватый огонь. Властный и неизбывный. И твердо знал, что несжигающее это пламя, наполняющее радостью мои ганглии, рано или поздно найдет себе форму для воплощения.
Самовнушение, еще хуже – самогипноз принимает, как видите, иногда довольно затейливые формы.
Надо ли объяснять, с какой жадностью я читал каждое слово в романе Кубина, переполненном предложениями и абзацами, хотя и являющимися формально частями литературного целого, но более подходящими для описания графических листов. Весь роман представлялся мне длинным графическим циклом, которое рисовало по ходу чтения мое воспаленное воображение. Стиль этого внутреннего комикса определяли конечно рисунки Кубина.
Я, сам того не осознавая, стал активным действующим лицом его романа. И не одним, а всеми одновременно. Это был роман обо мне, о моих страхах, о моих фантомах. Короче, меня затянуло не на шутку в водоворот и в буквальном смысле вывернуло наизнанку. В мою обычную жизнь стали проникать образы ада. Ада отшельника из Цвикледта.
Бездушная полицейская с головой тукана.
Сидящая на пиле беременная.
Чернокожая женщина с огромным зобом, баюкающая умершего старика.
Смерть в образе Пьеро.
Летящие на огромных головах звероподобных мучин обнаженные женщины.
Затянуло меня в мир Кубина через дыру в моей слабой и неэластичной тогда, в первые годы эмиграции, реальности. И произошло это из-за трудно объяснимых «резонансов» наших (Кубина и моей) судеб и персон. Из-за повторения и наложения эпох и времен. Вы конечно скажете, что подобное переживает каждый чувствительный читатель, например, «Сентиментального путешествия» или «Улисса» или любитель графики
Что же, с этой болью мне пришлось жить. Терпеть ее было не так уж трудно, ведь Кубин не только брал, но и дарил. Не только ранил, но и лечил.
Из энигматического альбома
Посвящается Альфреду Кубану
Мне так надоело быть человеком! Маленьким, бедным, нервным, больным…
Ни на что не годным. Стареющим. Мне опостылели люди, города, опостылел наш век. Только что начавшийся, но уже обещающий стать худшим во всей истории человечества.
И я, сам не знаю как, превратился в огромную черную обезьяну – в самца, властелина мира… Все теперь принадлежит мне.
Даже время.
Но я не знаю, как воспользоваться моим неслыханным могуществом. Поэтому не делаю ничего. Выжидаю и скучаю.
Характер мой из-за этого превращения испортился, я возгордился и одичал, да и самочувствие – не улучшилось. Я все еще страдаю от приапизма и запора, у меня то и дело болит живот и свербит в мошонке…
Днями и ночами я сижу на пляже и бросаю тяжелые гранитные глыбы в холодный серый океан. Меня забавляют всплески, волны и желтоватая пена.
Чего я жду?
Знака. Сигнала. Сигнала… от кого?
От высших сил. Но они молчат.
…
Со стороны суши ко мне непрерывно идут люди.
Жестикулируют, кричат, встают на колени и умоляют меня о чем-то. Кажется, они видят во мне защитника, избавителя, спасителя.
Глупцы! Ведь я даже не могу спасти самого себя от назойливых блох.
Иногда, в безлунные ночи, я, черный исполин, встаю, запрокидываю свою косматую голову, открываю страшную клыкастую пасть и истово рычу на звезды, а затем давлю в ярости спящих вокруг меня людишек своими когтистыми ножищами. Это доставляет мне радость, ведь я властелин их душ и тел.
Они лопаются как пузыри.
Но люди все равно идут и идут, со всех сторон, подают на колени и громко взывают ко мне. Я разрываю их на части и строю из их трупов пирамиды. Рву на себе шерсть, смешиваю ее с землей и кровью и укрепляю этим цементом их стены.
Люди приносят мне рядом с ними свои жертвы.
Перерезают первенцам глотки кривыми ржавыми ножами с зазубринами.
И голосят потом, как гиены. Безумцы!
…
В ясную погоду в полдень я дую в воздух и беседую с Солнцем. Оно греет и успокаивает меня.
Недавно оно рассказало мне о том, что на другой стороне Земли, на пляже в Калифорнии сидит самка, такая же, как я, огромная черная обезьяна.
Конец ознакомительного фрагмента.