Повелитель драконов. Перо грифона

Функе Корнелия

У дракона должен быть кобольд… «А у Повелителя драконов должен быть дракон!» – мысленно продолжил Бен.

Как же он ненавидел эту тяжесть на сердце! И все-таки, утешал он себя, это куда лучше, чем в те времена, когда ему не с кем было расставаться и не по кому скучать.

– Как ты думаешь, – предложил Лунг на ухо Бену, пока Серношерстка с победным кличем срывала с соснового пня склизкий желтый гриб, – не взглянуть ли нам, что там поделывают драугры? Кажется, они собирались устроить бега водяных коней.

Серношерстка еще укладывала новую добычу в торбу, а Бен уже сидел у Лунга на спине.

– Если Барнабас или Мухоножка будут меня искать, – крикнул он ей оттуда, – скажи, что мы вернемся часа через два!

– Мухоножка? – Серношерстка нахмурилась. – Волоконница трещиноватая! – Она сердито сплюнула и сбросила с бурой шерсти паука. –

Пусть скажет спасибо, что я до сих пор не свернула ему тощую шею! Представляешь, он выдал мои лучшие грибные места ниссе только потому, что их ребятня любит белые грибы! Ниссе! Их еда – мушиные и комариные личинки, и нечего их баловать!

– Серношерстка, – строго проговорил Лунг, – ты, наверное, забыла, что Мухоножка рисковал ради нас жизнью?

– Ты имеешь в виду – после того, как предал нас?

Кобольды страшно злопамятны. Серношерстка никогда не забудет, что гомункулус служил когда-то злейшему врагу ее дракона, – не важно, что Мухоножка потом помог им одержать над ним победу. Крапивник… Золото в любом виде до сих пор напоминало Бену о нем. Чудовище, созданное человеком, убившее тысячи драконов и сожравшее одиннадцать братьев Мухоножки… Грифоны по сравнению с ним наверняка невинные младенцы.

Лунг протиснулся между деревьями, расправил крылья и взмыл в воздух. Бен вцепился в зубцы на его спине. Да, он будет скучать и по Серношерстке. Еще как! Странная вещь сердце. Пока дракон нес его в небо, Бену казалось, что оно вот-вот лопнет от счастья. Но он знал по опыту, что сердца отличаются поразительной прочностью.

Как в радости, так и в горе.

5. Единственный в своем роде

Хочешь знать, кем ты был, –Посмотри, кем ты стал.Хочешь знать, кем ты станешь, –Посмотри, что ты делаешь.Будда (560–480 до н. э.)

Когда Бен вернулся с прогулки с Лунгом, все остальные уже сидели за ужином. Мухоножка, как всегда, примостился за крошечным столиком, стоявшим у тарелки Бена. Хотбродд смастерил его специально для гомункулуса вместе с подходящим по размеру стулом (как и домик, стоявший у Бена на ночном столике). Барнабас беседовал с Таллемайей, их шведской кухаркой, чьи болотного цвета волосы выдавали, что мать ее была хульдрой. Бен не слышал, о чем они говорят, но не сомневался, что речь идет о провизии на дорогу. Ему уже случалось видеть такое выражение на лице Барнабаса: решение принято – они отправятся на поиски грифонов.

Обеденный стол – работы Хотбродда – стоял на резных львиных лапах, но сегодня они представлялись Бену задними ногами грифона. Стол, как вся мебель, изготовленная троллем, мог по мере надобности увеличиваться или уменьшаться – крайне полезное свойство в Мимамейдре. За завтраком вокруг него обычно как раз помещались Визенгрунды и столик Мухоножки (гомункулус очень сердился, если какой-нибудь ниссе или гном пытался занять его место). Зато сегодня вечером, например, к ним присоединились двенадцать испанских дуэнде, три голштинских лесовика, две кузины Хотбродда тролльских кровей и альбатрос, доставивший Гильберту Серохвосту информацию для одной из его карт. На кухне порядком чертыхались, поскольку всем этим гостям требовалось, разумеется, совершенно разное угощение. Правильно составить меню было в Мимамейдре нелегкой задачей, но Таллемайе помогали одиннадцать ниссе, две огнемандры и шестирукий непальский кобольд.

За столом, как обычно, царило веселье. Похоже, никто из гостей не замечал озабоченного вида хозяина, а Бен был так погружен в свои мысли, что не обратил внимания на необычную молчаливость Мухоножки. А между тем сегодня исполнялось триста пятьдесят лет с того рокового дня, когда Крапивник сожрал его братьев, и, как всегда в этот день, Мухоножку особенно терзала тоска. Был бы у него хоть один сородич на этом свете! За триста пятьдесят

лет Мухоножка так и не смог расстаться с мечтой, что где-то может найтись еще один гомункулус. Ведь в Средние века целые полчища алхимиков пытались создать искусственную жизнь. Но с каждым проходившим веком надежда Мухоножки таяла, как догорающая свеча. Не так-то просто быть единственным в своем роде на целом свете, да к тому же еще и искусственным. Конечно, теперь у него был Бен и Визенгрунды. Но многое Мухоножка не мог объяснить даже им. Зачастую он и не пытался, опасаясь, что его чувства и мысли – такая же ненормальность, как способ, каким он появился на свет. Бен и Барнабас знали, конечно, как сильно его томит одиночество. Они снова и снова отправляли разведчиков СВОСКАСОЗ на поиски гомункулусов, но пока все попытки оставались безуспешными.

Сам Мухоножка немало ночей просидел в Интернете, собирая сведения о крошечных человечках, но попадались ему только грубо состряпанные фальшивые изображения эльфов или гномов. Наверное, пора было смириться с тем, что он последний оставшийся на свете гомункулус.

Бен положил на крошечную тарелку кусочек своего омлета.

Сердце Мухоножки растаяло от нежности. Зачем ему сородичи, когда у него такие друзья? «Думай о пегасовых яйцах, Мухоножка! – строго приказал он себе. – Разузнай побольше о грифонах на случай, если хозяин в самом деле отправится с Барнабасом на их поиски». Но все его благие намерения растаяли как дым, когда один из лесовиков рассказал, прихлебывая суп, что недавно наткнулся в Интернете на ролик о человечке размером с кузнечика. Бен спросил, не хочет ли он пойти с ним и Барнабасом осмотреть приготовленное для пегаса стойло, но Мухоножка пробормотал какую-то отговорку и поспешил к своему компьютеру.

На видео оказался халтурно уменьшенный человек.

6. Отец и сын

Отчее сердце есть совершеннейшее создание природы.

Антуан Франсуа Прево. Манон Леско (Перевод М. Петровского, М. Вахтеровой)

Хотбродд приготовил для пегаса и его еще не вылупившихся жеребят стойло прямо за домом. Когда Бен с Барнабасом зашли туда, шерстопряды как раз укладывали последние нити утеплителя, которым они выстлали стены изнутри. Бену при виде шерстопрядов всегда делалось немного не по себе. Они были похожи на пузатых пауков, у которых почему-то отросли человеческие головы; но Хотбродд беседовал с ним так же охотно, как со своими любимцами – деревьями. Серебристым пухом, примешанным к соломе на полу, поделился полярный гусь-болтун, которого Барнабас спас, когда из него хотели набить чучело; с десяток финских огнемандр излучали приятное тепло. Над дверью стойла висели две камуфляжные лампы – изобретение Джеймса Спотисвуда, одного из учителей Бена. В свете этой лампы сказочные существа казались обычными домашними животными. Заявись в стойло непрошеные гости, они увидели бы вместо пегаса обычную лошадь.

– Отличная работа, Хотбродд!

Тролль бережно, словно бабочек, собирал шерстопрядов со стен. На слова Барнабаса он лишь кивнул, как бы соглашаясь с его мнением.

– Пойду покормлю шерстопрядов, – пробурчал Хотбродд. – Они страшно голодные, когда прядут. Глядите, чтоб огнемандры не подожгли солому. И выгоните их, прежде чем нести сюда яйца.

И тролль тяжело зашагал прочь.

Барнабас присел на переложенную гусиным пухом солому и оглядел утепленную шерстопрядами стену.

– Вита говорит, что пегас ничего не ест.