Повелитель Ижоры

Егоров Александр Альбертович

– Мы раньше на Васильевском жили, – сказал Ники, появившийся бесшумно, как всегда. – У самого моря, в новых домах, знаешь?

Внезапно мне захотелось домой, да так, что даже глаза заслезились.

Я поморгал и пригляделся: на ближний берег вышел большой медведь, бурый, весь в колтунах, без опаски поглядел на нас, чихнул. В другое время я попробовал бы завалить его из немецкой пушки, сейчас не мог. Медведь полакал воды (я заметил, что язык у него розовый), проводил нас внимательным взглядом. Набежавшая волна напугала его, он зарычал и пустился прочь.

Закат был красив. Над изгибом реки, над деревьями, над

облаками загорелось полнеба, потом огонь слился в лес и там потух, но небо все еще оставалось розовым, а потом остыло и сделалось сиреневым, лиловым, бархатно-синим. В нем загорелись звезды, как будто кто-то проковырял дырки в жестяном куполе небес, а там, за этим куполом, все еще горело солнце – или что у них там горит, когда у нас ночь.

Да, была настоящая ночь, когда Харви включил прожектор и сбавил обороты. Мы прошли устье старинной речки Охты (так сказал Ники). Всего лишь с десяток верст – и мы дома, думал я. А еще я думал: где-то здесь нас должны встречать первые кордоны конунга Ингвара.

Приемник молчал по-прежнему, и мне было тревожно.

Когда над рекой вспыхнула красная сигнальная ракета, а затем другая, Харви заглушил водометы. Стало тихо, только волны шелестели за бортом. Белый корабль был отлично виден с берега. Спустя несколько минут раздался мерный плеск: к нам двигалась лодка. Прожектор скользнул лучом по темной воде, и длинная фигура на веслах заслонилась от света рукой.

– Эй, кто на лодке? – окликнул я.

– Свой, – был ответ. – Тише, молодой ярл.

Прожектор погас. Я стоял у борта и первым протянул руку Власику из Пскова. Его лодка болталась на привязи. На шее у Власика что-то блеснуло темным маслянистым блеском. Короткоствольный пистолет-пулемет израильской разработки.

– У тебя автомат? – удивился я. Ведь я же знал – Ингвар отбирал у изгнанников стволы. Так, на всякий случай. Даже на кордонах ребята обходились мечами, луками и стрелами.

Власик не удивился моему вопрос. Что-то в нем изменилось со дня нашей последней встречи, там, на взморье, когда мы по-тихому отплывали в свой бесславный поход. Тогда Власик неслышно вышел из зарослей, но подходить ближе не стал. Лишь помахал нам издалека.

Теперь Власик был серьезен, очень серьезен.

– Живы. И то ладно, – сказал он.

Похоже, он все понял. Трудно было принять нас за победителей. Я не стал ничего объяснять, просто отвернулся.

– Я долго ждал тебя, ярл, – вздохнул Власик. – Думал уже уходить. Думал, тебя уж на свете нет.

– Всякое могло случиться, – признал я.

– Ты не спеши домой, – сказал Власик.

Ники стоял рядом и хлопал глазами. Власик обнял его за плечи, потрепал по загривку. Будто утешал.

– Что еще случилось? – спросил я.

– Так…

Он обернулся. Оглядел темный берег.

– В ту пору Корби спас тебя, – сказал он. – Друг Корби – мой друг. Знай, мой ярл: отныне я тебя охраняю. А больше и некому.

Тут я ощутил, как моя спина покрывается холодным потом.

* * *

Мы приблизились к поселку в полной темноте. Сосны высились над знакомой дорогой, корни то и дело лезли под ноги, и тишина вокруг казалась зловещей.

Может, поэтому меня одолевали тягостные мысли. Там, в устье реки, расставаясь с Харви и Тамме, я вдруг подумал, что никогда их не увижу больше. «Мы не уйт-тем, будем ждатт на корапль, – с трудом проговорил

Харви, будто вдруг разучился говорить по-русски. – Фозвращайся, Филипп». Молчун Тамме прошептал что-то на своем языке, смутился и просто пожал мне руку. От такого прощания почему-то стало еще тяжелее.

Как будто я уже знал, что встречу в Изваре.

Вот просека раздалась в стороны, и луч фонарика осветил почерневший остов первой избушки. Кисло воняло гарью. Власик вздохнул, огляделся и поправил автомат на шее.

Следующий дом оказался покинутым. Я с грустью вспомнил, как где-то здесь местные девчонки встречали нас, с любопытством поглядывая из-за изгороди. Никто не встретил нас сегодня, никто не вышел на крыльцо. Даже собаки не лаяли.

– Куда все делись? – спросил я.

Влас нахмурил брови и взглянул на меня, будто не расслышал. Потом прижал палец к губам:

– Тс-с… все ушли. Здесь ныне проклятое место. Нечистое. Людям не жить.

Власик говорил невнятно, словно у него болели зубы, и я едва понимал его.

Сразу после этого Ники споткнулся о труп. Он вскрикнул, отскочил и выронил фонарик. Власик нагнулся, подобрал, повертел в руках, вложил Нику в ладонь.

Мертвец лежал поперек дороги, лицом вниз. Я не мог его узнать. Спина его, в холщовой домотканой рубашке, вся потемнела от крови. Парень был убит выстрелом в грудь, убит не так давно: запах разложения еще не был заметен. Почему-то в этой Ижоре не видно было мух. Или это потому, что ночью мухи спят? Я еще раз втянул носом воздух и вдруг понял, что это уже стало для меня привычным – рассматривать трупы.

– Пошли быстрее, – сказал Ники. – Чего мы ждем? Наш проводник кивнул, и мы скорым шагом двинулись дальше, мимо развалин сгоревшей дотла гостиницы, когда-то давшей нам приют в самую первую ночь в Изваре, когда темноволосая девушка пришла ко мне и скрылась перед рассветом, будто ее и не было. Может, ее и не было?

Лучше бы ее и не было, подумал я.

По пути Власик рассказывал нам ужасающие, невозможные вещи.

После того как мы отправились в наш последний поход, конунг Ингвар, казалось, ни разу не вспоминал о нас. Волновался ли он, ждал ли сына с победой? Возможно. А возможно, и нет. Конунг день и ночь пропадал в своей лесной резиденции, где, по слухам, беспробудно пил и по-всякому развлекался в компании девчонок и прекрасной Дианы (я слушал это, краснея от гнева и стыда). В то время как повелитель Ижоры отдыхал от трудов, в поселке воцарилась скука. Но в тихом омуте уже завелись черти, да такие, что даже могучий Перун с соратниками им был не страшен.

И верно: без сотника Корби (ну и без меня, ослушника и авантюриста) ижорская гвардия совсем разладилась. Никто не тревожился о завтрашнем дне, никто не выставлял дозоров. Разброд зашел так далеко, что парни из дружины начали в открытую драться из-за девчонок, и те, кто оказывался попроворнее, запросто таскали их к себе в казарму.

Нет, пояснял Власик, конунга Ингвара по-прежнему боялись и отдавали ему все возможные почести, когда он проезжал мимо в своем джипе – неизменно с бутылкой коньяка, неизменно с Динкой, – за его же спиной возвращались к своим занятиям. Уже несколько избитых отлеживались по домам, уже пошли в ход ножи и пистолеты, а конунгу, похоже, не было до этого никакого дела. Он выглядел утомленным и измотанным. Парни с пониманием переглядывались.