Повелитель Ижоры
Шрифт:
«Боже, – шептал я. – Боже. Сделай так, чтобы мы остались живы. И я больше никому не причиню зла, клянусь».
«Молись свой Перун», – прогудел у меня в голове голос Эйнара.
Я не знал, как молиться Перуну. Мне вспоминался суровый бог с лицом революционера Че Гевары, с горящими глазами, грозный и мстительный. Кто-то изувечил его лицо, и теперь он гневался.
«Перун, – опасливо позвал я. – Перун, послушай. Что мы сделали не так? Мы ведь просто хотим жить. Мы хотим выбраться отсюда. Помоги нам… могучий Перун».
«А с каких
«Ну… – замялся я. – В кого же еще здесь верить?»
«Это верно, – согласился голос. – Правда, ваши люди разрушили мое святилище. Все от жадности. Ты видел, что стало с моим изваянием? А мне оно так нравилось».
«Это не мы его сожгли. Просто излучатели перегрелись».
«Твой отец уже понес наказание, – продолжал голос. – Но мне этого мало. Я довольно жестокий бог. Ты правильно сказал: я злой и несправедливый».
«Но что я должен сделать?» – спросил я.
«Ума не приложу. Сам думай».
«Но я хочу домой, – прошептал я, чуть не плача. – Это не мой мир. Это просто игра, и я хочу выйти».
«Ты прав. Это не твой мир. Он мой».
«Отпусти нас, – попросил я. – Пожалуйста».
«Отпустить? Возможно. Я еще не решил. Это будет дорого стоить».
«Дорого? Как это?»
«Увидишь. А теперь прощай».
Тут кто-то (я клянусь) шумно вздохнул по ту сторону железной двери. Вздохнул и двинулся прочь: его шаги все удалялись, пока наконец не стихли совсем. Только тогда я сел и прижался носом к стеклу. Но за окном царил кромешный мрак. Если там кто и был, то он ушел и не собирался возвращаться.
Спереди, на откинутом сиденье, безмятежно посапывал Ники. Власик дышал ровно и спокойно. Еще несколько минут я вслушивался в тишину и пытался понять, не приснилось ли мне все, что я видел и слышал… но так ничего и не понял. А потом уронил голову на сиденье и уснул мертвым сном.
Люди в этом древнем мире старались селиться погуще, поближе друг к другу. Только что вдоль дороги тянулись пустынные луга, как вдруг они превратились в поля, засеянные ячменем (так сказал Власик), а сразу за полями начались огороды, серые избы и сараи. Это уже были предместья Новгорода.
Ни с чем не сравнимые запахи деревни доносились до нас. «Конкистадор» давил широкими покрышками комья навоза. Умные поджарые свиньи убирались с дороги, озабоченно хрюкали, окликая поросят. Гуси-лебеди тревожно хлопали крыльями. Никто не спешил нас встречать хлебом-солью.
Да, здешний народ был непривычен к технике двадцать первого века. Местные жители с криком разбегались врассыпную от нашего рычащего стального монстра. Те, что посмелее, глядели во все глаза из окошек: возможно, точно так же мы вылупились бы на летающую тарелку. Вряд ли наши рожи были видны им сквозь тонированные стекла, так откуда им было знать, люди мы или демоны?
Однако в зеркало заднего вида я видел, что иные мужики выбегали на дорогу с кольями и вилами.
Наш ручной пулемет лежал на сиденье. Вот странно: никто из нас даже и не мыслил пустить оружие в ход. Все здесь как один говорили на славянском наречии (до нас доносились их возгласы). После чудного, разноязыкого народа Ижоры эти туповатые крестьяне казались своими, родными. Я догадывался, что это ощущение обманчивое. Но я слишком устал видеть врагов во всех встречных.
Земляные стены кремля возникли перед нами неожиданно. У стен собирались дружинники – то ли слухи о нашем появлении разносились так быстро, то ли нас приметили со сторожевой башни, но с десяток крепких парней с пиками сгрудились у ворот, а еще несколько возились у подъемного моста, впрочем, без особого рвения. Я вдавил педаль газа, и они шарахнулись в стороны. Джип взревел мотором и, пересчитав колесами толстые бревна, пронесся мимо. Караульные завопили – но уже без толку, для порядка.
Под колесами загремели сосновые плашки. Я пытался узнать хоть одну знакомую улицу, что привела бы нас к детинцу, и не узнавал. Власик вспоминал дорогу, показывал, иногда ошибался. Заборы и бревенчатые стены домов окружали нас, и каждый поворот мог завести в тупик. А заезжать в тупик нам не следовало. Крики позади становились все громче.
Мы повернули наудачу в проезд, что казался шире других, и едва не задавили зазевавшегося местного. Парень чуть помладше меня прижался спиной к стене, с ужасом глядя на нашу машину. Власик опустил стекло, и бедняга от неожиданности даже взвизгнул.
– Чур меня, чур, – бормотал парень, глядя во все глаза на черноволосого Ники с его длинной челкой. – Ой, спасите, помилуйте. Не троньте.
– Урод ты, – сказал обиженный Ники, и мы тронулись дальше, ощутимо стукнув труса по плечу боковым зеркалом.
Детинец был выстроен по всем правилам старинной фортификации. За бревенчатой стеной кремля виднелись хоромы князя Борислава: ни стрелы, ни камни до них не долетали, а сам он мог видеть дальше всех. Вероятно, он заметил нас, как заметили и многие другие.
Охраны у ворот уже не было. Когда створки медленно, со скрипом, распахнулись перед нами, я зачем-то нажал на сигнал. А потом на газ.
– Что же вы натворили, – сказал Борис Александрович. – Вы даже не понимаете, что вы натворили.
Черный джип-«конкистадор» стоял под окном княжьего терема. Двор был пуст. Гридники, едва завидев нас, разбежались кто куда. Откуда-то, должно быть, из запертой конюшни, доносилось лошадиное ржание. В остальном же было тихо. Даже слишком тихо.
Старый учитель (он же – князь Борислав) выглядел хуже некуда. Дрожащие руки и мешки под глазами наводили на мысль, что он не спал несколько ночей подряд. Да так оно и было. В горнице стояла кислая вонь немытой посуды и несвежей одежды: похоже было, что старик редко покидает свое обиталище.