Повелитель Вселенной

Сарджент Памела

— Мы приветствуем тебя, мудрую и благородную хатун, и вас, почтенные госпожи, — пробормотала Чечек. Другие не говорили ничего. — Хоть мы и недостойны быть среди тех, кого хан любил больше всех, нам оказана честь быть приглашенными к вам.

Девушки уселись полукругом на войлочные ковры лицом к госпожам. Им подали блюда с мясом и кубки с кумысом. В юрте вскоре стало душно. От кумыса стало совсем жарко, и щеки Чечек запылали. Некоторые девушки пили жадно и то и дело подставляли кубки, чтобы служанки наливали еще.

— Я бы не выбрала для вас такую судьбу, — сказала Бортэ, — и мне жаль

видеть, как такие молодые прощаются с жизнью, но мне хочется быть среди вас.

Чечек поняла, что она говорит правду. Если бы хан приказал, Бортэ-хатун оказалась бы в могиле, радуясь всем сердцем.

Чечек опустила глаза и взглянула на других знатных женщин. Есуй-хатун смотрела мимо девушек, словно видела что-то за очагом, а ее сестра Есуген прижалась к ней. Лица их были все еще похожи, но глаза Есуген беспокойно бегали, а у Есуй был отсутствующий взгляд. Красивые карие глаза Хулан-хатун блестели от слез. Она смотрела на молодых девушек, и у Чечек мелькнула мысль, что Хулан-хатун может попросить оставить им жизнь. Туракина, жена Угэдэя, подняла свою чашу, ее большие черные глаза были холодными. Только Сорхатани с ее задумчивыми глазами и беспокойным ртом, казалось, горевала так же глубоко, как и Бортэ.

— Вы успокоите дух моего мужа, — сказала Бортэ невнятно, чашу ее наполняли уже несколько раз. — Надо сказать вам, что хан был непохож на других людей.

— Он был величайшим из людей, — добавила Артай.

Чечек коснулась руки подруги.

— Я имею в виду, — продолжала Бортэ, — что он был мужчиной, который желал тела женщины, но и хотел, чтобы его любили.

Хулан-хатун подняла голову. Чечек знала, что хан любил ее больше любой другой из своих женщин. После смерти хана внутренний свет вновь озарил ее лицо, восстановив красоту, пленявшую его.

— Я говорю это, девушки, — продолжала Бортэ, — чтобы вы не боялись, когда ваши духи присоединятся к его духу.

Хатун закрыла лицо руками, потом дотронулась до служанки, которая быстро налила ей в кубок кумысу.

Шаманки тихо стонали. Туракина изящно коснулась пальцами своих век.

— Я была его тенью. — Голос был низкий и хриплый, как у старухи, но это говорила красавица Есуй. — Я оставалась с ним, пока он не велел мне выйти из шатра. Однажды он сказал мне, что если я не покорюсь ему когда-нибудь, то от меня останется мокрое место.

Есуген сжала руку сестры.

— Я до сих пор слышу его голос, — сказала Бортэ. — Когда я думала, что никогда больше не увижу его, он приехал за мной и освободил.

Голова Чечек кружилась от выпитого и жары в юрте. Она подумала, что так будет легче — она почти ничего не почувствует, когда ее уведут. Бортэ бормотала что-то бессвязное о прошлом, о тех временах, когда хан одерживал победы, и о давно прошедших страхах.

«Ты прожила свою жизнь, — нашептывал внутренний голос Чечек. — У тебя был муж, сыновья и внуки, свои радости и печали, а я никогда не познаю этого».

— Вы будете лежать с моим мужем, — говорила Бортэ-хатун, — как приказал мой сын. Я не могу изменить его указ, но когда я зажгу приношение духу хана, вам тоже будут принесены в жертву овцы. Любите моего мужа, как я любила, но и дружите друг с дружкой. Любовь мужчины привязывает к нему женщину и защищает

ее, но именно дружба женщин становится отрадой, когда мужа нет в юрте.

Чечек будет присматривать за другими девушками в мире ином, как она пыталась делать это во время путешествия. Следующая жизнь очень похожа на эту. Все ее соплеменники верили в это — значит, так оно и есть. Хан будет охотиться с товарищами, как и в этой жизни, а они будут привязаны к юртам и стадам вместе с другими женщинами, которые будут служить им. Если думать все время о следующей жизни, то можно почти преисполниться желания покончить с этой.

Шаманы пришли за девушками в сумерках. Встав, Чечек покачнулась. Бортэ поднялась и прижала ее к себе.

— Ты храбрая, — бормотала Бортэ. — Мой муж будет доволен тобой.

Хатун отпустила ее и стала обнимать всех девушек подряд. Юная хорезмийка всхлипывала, а одна из киданьских девушек плакала в голос, но они покорно пошли с шаманами.

Они поднялись к могиле. Вокруг ямы трепетал свет факелов. Приблизившись, Чечек увидела, что тело хана поместили в центре могилы. Он сидел за столом с чашей кумыса в одной руке, а вокруг все было уставлено блюдами с мясом. Под спину хану подложили темную подушку. Из-под мехов, на которых сидел хан, торчали ноги убитого раба.

В яму спустились люди, чтобы установить сундуки и золотых идолов поблизости от тела. Другие прилаживали плетеные дуги, чтобы заключить хана в палатку, и привязывали к ним войлок. Ханши и другие знатные женщины окружили открытую могилу, срывали браслеты с запястий и бросали в яму. Под рокот бубнов шаманы запели молитвы.

На морозе голова Чечек стала ясной. Люди вокруг могилы теснились, словно деревья, когда-то росшие здесь. Прощавшиеся покрыли склоны, и их факелы казались столь же многочисленными, как звезды на небе.

— Мой отец и хан! — Угэдэй двинулся к шаманам, Чагадай и Тулуй шли справа от него. — Я не могу вернуть тебе жизнь, но я буду щитом, который обороняет твой великий улус. Я буду стрелой в сердце твоего врага, бичом для любого, кто осмелится бросить нам вызов, мечом, который расширит империю, оставленную нам тобою. — Он остановился на краю могилы и широко развел руки. — Я не могу вернуть тебе эту жизнь, но в следующей ты будешь иметь все, что пожелаешь. Ты будешь жить вечно, о отец и хан, и весь мир покорится твоим потомкам — я клянусь тебе в этом.

Шаманы направились к Чечек. Пришло время, и она будет первой. В ушах у нее стучало в такт бубнам, и она пошла вперед. Когда она подошла к краю могилы, шаман растянул руками шелковый шнур. Она покажет другим, что бояться нечего.

Шаман поднял шнур и вдруг оказался позади нее, захлестнув шнур вокруг ее шеи. Она вспомнила, как выглядело тело до того, как скрылось под палаткой, — скалящееся лицо с нижней челюстью, обтянутой кожей, ногти, сжимающие чашу. Она будет лежать с трупом, засыпанная холодной землей. Мир померк, осталась лишь могила, запах крови и горелой плоти, чернота ямы внизу. Руки Чечек взметнулись к горлу, хватая шнур; борясь, она знала, что ничего не выйдет, что другие увидят лишь ее ужас, а не мужество. Шнур впился шею, и ее захлестнула красная волна, сменившаяся тьмой.