Повернуть судьбу вспять
Шрифт:
— Ну, мам, с Новым годом! — Любка подняла граненый стакан с соком. — Всего нам… и спасибо!
— За что? — не взглянув на нее, мать отпила глоток сока и сунула в рот конфету, с любопытством разглядывая фантик «Приворотное зелье». Он немного светился в темноте, словно был из холодного огня.
— Ну, за дом… за то, что ты и Николка есть… За стол этот… За меня…
— Я спать пошел, — Николка допил сок, икнул и сонно зевнул.
— Иди, — разрешила мать. — Никогда таких конфет не видала… Что там, мухомор положили?.. Теперь обратно пойдешь? — поинтересовалась
— Посижу немного, — кивнула Любка, и вдруг тряхнула головой, потерев глаза.
За столом они были не одни. Стол вдруг самым неожиданным образом снова растянулся, и на столе лежала та самая скатерть-самобранка… Духи уплетали богатое угощение, так что трещало за ушами. Она растерянно взглянула на мать, которая как будто ничего не заметила, продолжая сидеть, как ни в чем не бывало, положив себе в тарелку салат из соленой капусту с вареным картофелем, заправленный сметаной.
«На закаате, ходит паарень, возле дома моево… Поморга-ает он глазаами и не скажет ничего! — затянул один из духов. И песню сразу подхватили: — И ктоо его знает, чего-о-он моргает, чего он моргает, на что намекает…»
Мать вдруг тихонько подхватила песню, напевая негромко, под нос.
Любка замерла, брови ее удивленно поползли вверх. Она минуты две наблюдала за веселыми духами и за матерью, прямо не зная, что и думать. По матери не скажешь, что она решила подпевать, сама по себе сидела спокойная, даже расслабленная, что с нею случалось редко. Словно сбросила груз со своих плеч.
— Ты… ты их видишь? — Любка повернулась к матери.
Мать посмотрела на нее странно и обеспокоено.
— Кого? — всполошилась она, несколько недовольно.
Любка запнулась, внимательно изучая открывшееся пространство. Она только сейчас заметила, что между местом, где сидела она, и местом, в котором пребывали духи, была какая-то граница. Когда она смотрела на мать, духи как будто отодвигались, а когда смотрела на них, ей вдруг начинало казаться, что они реальнее, чем мать, а она одновременно была и там. Или, вернее, в двух местах сразу, и, наверное, больше там, чем здесь.
Любка повеселела.
— А можно я спою? — лукаво спросила она у матери, заметив, что песня подходит к концу и скоро начнется новая.
— Ну… пой, — удивилась мать вопросу.
Духи сразу приободрились, пошушукались, подстраиваясь под Любку.
И Любка запела.
Песня была грустная, но красивая… Сама песня как-то сразу приходила на ум и становилась словами, точно рвалась наружу из клетки, которая была закрыта где-то в низу живота. Мать раскрыла рот, заслушавшись. Теперь Любка понимала, как неосознанно мать начала подпевать духам.
Я замерзала на дороге, в крови лежала на снегу,
И смерть мя за руку держала, та, с кем я к Богу подойду
А кони бьются, кони скачут, душа летит во весь опор,
Здесь лишь цари живут богато, для народа плеть и забор.
Забери Род-боженька, ой да домой,
Забери меня, забери в Ирий-сад,
Там, где Лада-любовь и духи шумят,
Забери Род-боженька ой да домой!
Положи у колодца с водой
Брошу в ту воду червленый клубок
Как умру — умоюсь водицей живой,
И развяжет Макошь тогой узелок.
Заспорит Батюшка с Царем, и вновь готовят мне беду,
До крови сечь иль огнем — боюсь, до сада не дойду.
А кони бьются, кони скачут, душа летит во весь опор,
Здесь лишь цари живут богато, для народа плеть и забор
Забери Род-боженька, ой да домой,
Забери меня, забери в Ирий-сад,
Там, где Лада-любовь и духи шумят,
Забери Род-боженька, ой да домой!
Положи у колодца с водой ключевой,
Брошу в ту воду червленый клубок
Как умру — умоюсь водицей живой,
И развяжет Макошь тогой узелок.
Ой да по крепостному праву, помещику на забаву,
Ой да в острог ведут, на шею надели хомут,
Я до землицы припаду, помолюсь на четыре стороны,
Отведи ты Боженька беду, закрой лицо мое от воронов.
Я замерзала на дороге, в крови лежала на снегу,
Марена за руку держала, та, с кем я к Богу подойду…
— Ты где такую красивую песню услышала? — изумилась мать.
— Они поют, — кивнула Любка на стол.
Мать молча уставилась на стол, перевела взгляд на Любку, напугавшись и побледнев.
— Они не совсем здесь… Как бы здесь, но за стенкой, а я вижу, — объяснила Любка. — А кто такая Макошь? В конце они спели вместо «смерть» «Марена»…
Мать раскрыла рот, пялясь на нее во все глаза, потом испугалась еще больше, но не накричала, как обычно, а лишь сглотнула и переборола себя. Позади матери стоял тот самый дух, который частенько бил ее плеткой и ездил на отчиме — он гладил ее по голове, слезно каялся и просил прощение за всех обижающих ее духов. Любка усмехнулась. Мать вдруг словно проснулась, оживилась, проявляя тревожное любопытство, но без агрессии — видимо, пока не решила, как относиться к ее словам.
— Это богини такие раньше были, одна судьбу прядет, а вторая… Смерть она есть. Жена Кощея Бессмертного, поэтому ни добра, ни справедливости от нее не жди, — объяснила она. В голосе ее прозвучала обида. — Раньше…
— А ты откуда об этом знаешь? — удивилась Любка. Ничего подобного она в библиотеке не находила.
— Ну как, — развела мать руками с осуждением за незнание истории. — Деды и прадеды наши-то не сразу приняли христианство, бежали мы, когда крещение началось, к Уралу. Кержаками нас стали звать, когда мы перешли через речку Кержу. Была такая. Я уж и не знаю, которая, переименовали многие. Среди беженцев, кроме колдунов, были старообрядцы. Не насилием к вере пришли, мы и молимся до сих пор перстом, а не щепотью, — мать сложила пальцы, выставив два вперед, соединив большой и два последних. — И с язычниками легко уживались. Наверное, больше язычниками и были. В духов верили, в чертей, с колдунами, которые считали себя язычниками, старались не ссориться, праздники все их чтили, и клубок в колодец бросали, и ленту навязывали на дерево, и на игрищах через огонь прыгали, и на венок гадали….