Поверженные правители
Шрифт:
— Арго.
— Арго? Тот красивый корабль? — обрадовалась она и снова заглянула в глубину колодца, высматривая мачту, дубовую палубу, хоть что-нибудь, и отошла, разочарованная.
— Хотела бы я знать, что именно он там делает?
Я отвел девочку подальше от внимательно прислушивавшихся женщин. Мунда тихонько продолжала:
— Прямо там, под нами?
— Нет. Прячется где-то в реках. Он сердит и чем-то растревожен. Думаю, он собирается с мыслями — насколько корабль может собираться с мыслями.
Девочка три раза хлопнула в ладоши,
— Проделать такой путь, чтобы спрятаться! У него есть тайна. Плохая тайна.
— Я думаю, ты права.
— Ты собираешься рассказать моему отцу?
— Придется теперь, раз уж я проболтался перед этими женщинами. Но не раньше, чем я сам найду Арго и задам ему несколько вопросов.
— Я тоже буду молчать. Клянусь своим зрением! — добавила она, проказливо улыбаясь.
— Спасибо.
Перемены витали в воздухе: мощное присутствие, невидимое, неощутимое, но несомненное. И надвигались они не только с запада. Тауровинда была окружена со всех сторон, однако в крепости все шло как обычно. На рассвете поднимали шум собаки и петухи. Принимались пыхтеть и визжать меха кузниц, с первым светом над холмом разносился звон молота по железу, беспорядочный неземной звон.
Вокруг холма равнина шевелилась, вздымалась, растягивалась от крепости и снова съеживалась. Или так лишь казалось в обманчивом утреннем свете? Темный лес на востоке виделся ближе обычного, но, когда вставало солнце и проступала зелень, лес оказывался на прежнем месте.
Я провел ночь на восточной сторожевой башне, размышляя над словами Мунды:
Мой брат нас погубит.
Что она хотела сказать? Что видела?
Я вижу мрак. Я вижу потоп.
Мой брат захочет этому помешать. Я должна остановить его.
Я не видел смысла в этих словах, и никакое прозрение не позволило бы мне испытать то, что она испытала. Нельзя отрицать, что она спорила с братом. Очевидно было, что они идут по разным тропам. Но почему «погубит»?
Когда они вдвоем вернулись, испуганные и озадаченные, от пристанища Всадников Красных Щитов, именно Мунда объявила, что призраки не угрожают землям ее отца. Кимон негодовал и опасался. Но он однажды уже помог отправить их восвояси и сделает это снова. Так он держался. Тауровинда была его и только его наследием. Он был высокомерным и гордым. Конечно, он понимал опасность, но готовность к бою была в его сердце, если не в крепости с ее малочисленными защитниками. Он и не думал губить собственную твердыню.
Меня отвлек шум, поднятый всадниками. Снизу кричали, требуя открыть восточные ворота. Я увидел внизу Мунду, выезжавшую из крепости под охраной двух копейщиков. Она, верно, знала, что я на башне, поскольку взглянула вверх и как будто улыбнулась.
Она тоже преобразилась. Волосы были уложены в замысловатую прическу, какую я видел у ее покойной матери Айламунды, когда помогал — как давно это было! — доставить
Что такое?
Меня соблазняла мысль послать ястреба, который сел бы ей на плечо и выклевывал бы ее мысли, но вместо этого я где съехал по крутой башенной лестнице, где соскользнул с нее и отправился мимо домов к саду посреди крепости, скрывавшему за высокими стенами святилища и священный колодец.
Я как раз подходил к нему с севера, когда с юга подбежала Рианта, увидела меня и еще издали крикнула:
— Мерлин! У девочки лунная горячка! Ее жизнь в опасности!
Рианта рассказала мне, что Мунда собралась войти в вечную рощу и искупаться в реке.
— Сказала, ей приснилось, что так надо. «Шепот воды» скажет ей, как защитить Тауровинду от брата. Что все это значит, Мерлин? Что в нее вселилось?
— Гадай сама. Мои догадки будут не лучше твоих.
Строго говоря, это была не совсем правда. Шепот воды?
Скорее, шепот изводы.
Катабах, Глашатай правителя, не слишком обрадовался, когда я, разыскав его, сообщил, что дочь Урты снова собирается нарушить запрет.
— Маленькая дуреха!
Он подхватил плащ и витой посох из рябины, превращенный в оружие посредством вставленных в наконечник кремневых лезвий. Катабах предпочитал металлу не подвластный ржавчине камень. Нам подвели лошадей, и мы поскакали вслед за шальной девчонкой, рассчитывая остановить ее. Но опоздали. Навстречу нам выехали копейщики, провожавшие ее до опушки рощи. Входить в нее им запрещалось, а удержать Мунду они не сумели. Она проехала между деревьев и скрылась за рядом серых камней с глубокой резьбой, что стояли вдоль опушки. Стражи были вне себя, но Катабах словно не замечал их.
— Подождите нас, — сказал я, и они спешились, провожая взглядом меня и друида.
Вступить в вечную рощу было все равно что перейти из жестокой, продуваемой ветрами действительности в святилище, осиянное прошлым и будущим. Для таких, как я, настроенных в лад времени, стоило нам только позволить себе остановиться и прислушаться, голоса давно ушедших и еще не пришедших звенели эхом, далекими криками, слабым ропотом, смехом и болью многих веков. Они продували рощу серых камней, молчаливого дуба и терновника, уже которое тысячелетие росших здесь неизменно.