Поверженный герой (Самсон, Израиль)
Шрифт:
Честно говоря, Далилу прежде всего беспокоила собственная судьба: кто же оставит в живых предательницу?! А участь филистимлян заботила ее лишь постольку, поскольку, прикончи их Самсон, некому будет выплачивать ей обещанный гонорар.
Заговорщики предложение женщины нашли очень разумным и согласились подождать в засаде.
Ну что ж, Далила связала Самсона сырыми тетивами (богатырь спал, как топор) и внезапно вскричала у него над ухом:
– Самсон! Филистимляне идут на тебя!
Самсон вскочил, слегка повел плечом – и разорвал тетивы, как разрывают нитку из пакли, когда пережжет ее огонь. Далила начала хохотать, уверяла, что это была с ее стороны всего лишь забава,
– Ну да, я пошутил, – признался Самсон, в голову которого не взошло и намека на подозрительность, так он был уверен в себе. Или самоуверен? – Вот если свяжут меня новыми веревками, которые не были в деле, то я сделаюсь бессилен и буду, как прочие люди.
И заснул снова.
Филистимляне послали гонцов в лавку человека, который торговал мешками и всяческим вервием, и те приволокли целый ворох новехоньких, отличных веревок.
Далила опутала ими любовника, поражаясь крепости его сна и бесчувствию, перевела дух (все-таки нелегко было связать такого богатыря, его ведь и с боку на бок надо было ворочать!) и, погрозив филистимлянам, которые еле сдерживали нетерпение, так им хотелось поскорей схватить Самсона, снова вскричала:
– Самсон! Филистимляне идут на тебя!
Неупотребленные веревки полетели в стороны так же, как незадолго до того летели сырые тетивы. Самсон вскочил. Далила захохотала... несколько принужденно, надо сказать. Однако Самсон слишком хотел спать, чтобы долго сердиться.
– Ну скажи, в чем твоя сила? – пристала она снова, и Самсон буркнул, засыпая:
– Если ты воткешь семь кос головы моей в ткань и прибьешь ее гвоздем к ткальной колоде, то я буду бессилен, как и прочие люди.
Далила, подпрыгивая от нетерпения, усыпила его на коленях своих (так сказано в Писании), а потом взяла семь кос головы его и прикрепила их к колоде. И завопила опять:
– Филистимляне идут на тебя, Самсон!
Через минуту она с грустью смотрела, как дождем сыплются гвозди с его волос.
Ткальная колода отлетела в сторону.
– Если ты меня еще раз разбудишь, я тебя прибью! – посулил злой, невыспавшийся Самсон, опять заваливаясь в постель.
Но тут Далила, которая словно бы уже видела, как уходят от ее дома разгневанные господа заговорщики, унося увесистый мешок с серебром, принялась ныть и канючить:
– Ты меня не любишь... Ты мне не веришь! Ты надо мной издеваешься! Ну почему ты не хочешь мне открыть, в чем сила твоя? Скажи, а... Не то я тебя снова разбужу, косматое чудовище!
Самсону отчаянно хотелось спать, он готов был на все, чтобы Далила отстала от него. И, совершенно забыв о том, что уже была, была в его жизни одна подобная история, когда он поддался уговорам любимой женщины, которая якобы хотела всего лишь любопытство свое невинное утолить, богатырь проворчал:
– Косматое чудовище? Да ведь в том-то все и дело. Ведь я назарей Божий от чрева матери моей. Сила моя – в волосах, в том, что я обеты свято блюл, мне предписанные. Если же остричь меня, то отступит от меня сила моя: я сделаюсь слаб и буду, как прочие люди.
Он уснул сном младенца, а Далила сидела, глядя на массу золотистых спутанных кудрей своего любовника, и думала тяжкую думу. С одной стороны, близится утро, скоро Самсон проснется и уйдет, и если она хочет получить свою груду серебра, нужно спешить остричь богатыря. С другой стороны... а вдруг и последние его слова ложь? Что с нею сделает Самсон, когда проснется и обнаружит, что во сне его остригли, как барана? Да от Далилы мокрое место останется, ничего больше!
Но время шло, надо было на что-то все-таки решаться...
– Филистимляне идут на тебя, Самсон!
Богатырь открыл глаза, лениво потянулся, медленно встал... и замер. Еще прежде, чем он сообразил, что острижен наголо, он ощутил, что сила отступила от него, а значит, отступил и Господь, который всегда был с ним.
И тут Далила, которая поняла, что на сей раз все вышло так, как она хотела, подала знак филистимлянам, и те налетели на богатыря, словно стая собак на льва... Впрочем, они теперь называли Самсона бараном.
О, как проклинал он себя за болтливость, когда его связали и потащили на городскую площадь! Как проклинал себя за глупую доверчивость, когда ему выкололи глаза! Как проклинал себя за самоуверенность, когда его отволокли в Газу, в дом узников, проще говоря, в тюрьму, оковали двумя медными цепями и приставили крутить мельничный жернов!
Он проклинал себя, филистимлян, судьбу, проклинал Далилу. Сколько счастья давала она ему! Как приманчиво цвела ее красота... он-то думал, лишь для него. И вот предательство, ужасное предательство...
Если бы он добрался до нее сейчас, то убил бы на месте! И он плакал незрячими глазами, мешая в глазницах кровь и слезы, плакал оттого, что не может исполнить своего желания. Он, бывший некогда первым силачом мира, не может не только врагов поубивать, но даже отомстить женщине, предавшей его!
Шли дни, сливаясь в недели и месяцы. Самсон перестал буйствовать и рваться в своих цепях. Но горечь не иссякала в его сердце. Вот разве что жалость примешивалась к ней теперь. Жалость к Далиле. О да, он по-прежнему хотел убить ее, но плакал теперь именно оттого, что хочет убить ту, которую прежде так любил.
Шли, шли дни... Теперь у Самсона было много времени для раздумий.
«Бог дал мне силу, – размышлял он. – Силу истреблять филистимлян. Но разве я исполнял свое предназначение неустанно? Разве посвятил этому жизнь? Нет. Уже двадцать лет минуло с того дня, как я побивал тьмы их ослиной челюстью. С тех пор жил я мирно, как самый обычный человек, нежил тело свое, дух мой был ленив, и боялись филистимляне не меня, а моего предназначения, которое я так и не исполнил. Вот почему Бог отступился от меня. Вот почему... а вовсе не потому, что какая-то женщина взяла ножницы и остригла меня спящего. В том воля Божья была, а не человеческая. Далила была в руке Божией. И я был в его руке. О, значит, силы я лишился по его воле? Но зачем он оставил меня? Только ли для того, чтобы я понял ничтожество свое и терпел страдания и унижения? Или все же... все же ради иной доли? Или Бог все еще ждет от меня того, ради чего явился я на свет, а постигшие меня испытания – всего лишь знак, чтобы я не тратил сил попусту?»
Так думал он день, и два, и три, и неделю, и месяц. Думал, прислушиваясь к себе, ища ответы на нелегкие вопросы. А тем временем начали отрастать волосы на его голове, а в тело возвращалась сила. Тогда Самсон понял, что Бог еще не вовсе отступился от него, и дал себе слово не тратить больше жизнь свою попусту.
Между тем у филистимлян настал праздник бога Дагона, покровителя рыбной ловли и земледелия. Владыки филистимские собрались, чтобы принести великую жертву ему и возблагодарить за то, что предал Самсона, врага их, в их руки.