Повесть о детстве
Шрифт:
— Погоди! — остановил его комиссар.— Иди-ка сюда, пожалуйста!
Сёма подошёл и молча поднял глаза на Трофима.
— Что так быстро? — удивился комиссар.— Ац, бац! Ты, кажется, обиделся на меня?
— Да, обиделся,— не глядя, ответил Сёма.
— За что? Лучше я буду знать!
— Как будто вы не знаете!— Сёма махнул рукой.— Одно притворство!
— Сёма!
— Да, Сёма. А что бы случилось, если б я пошёл с Антоном? Вам нужны особенные силачи, или, может быть, я, по-вашему, жалкий трус?
— Какие ты слова говоришь!— обиженно сказал Трофим.— Разве жалкий трус записался
— «Курьер»! — с досадой повторил Сёма,— А куда вы меня посылали? Как будто я не понимаю! Это нарочно, чтоб выдавать паёк Гольдиным.
— Ты мне веришь, Сёма? — спросил комиссар.
— Ну, верю.
— У тебя скоро будет боевое поручение. Ясно? А пока иди, прощайся с друзьями. Скоро будет команда: по копям!.. Мир, Сёма?
— Мир,— всё ещё хмурясь, согласился Сёма.
— Ну, иди!
Сёма вышел на улицу. Около дома сидели на скамеечке Шера и Пейся, с любопытством провожая глазами идущие части. «Чего это они здесь расселись?» — подумал Сёма и подошёл к ним.
— Смотри, смотри,— Шера дёрнула его за рукав,— по шесть всадников в ряду. А лошади какие!
Сёма посмотрел на фыркающих, строптивых коней, и, хотя он по-прежнему боялся лошадей, сейчас он готов был немедленно сесть в седло и вместе с этими незнакомыми людьми, вместе с Полянкой и Антоном двинуться на противника. Конечно, он меньше любого из них. Это правда! Но разве отец прогнал бы его?
— Ты уже попрощался? — спросил его Пейся.
— Нет,— ответил Сёма и вздрогпул.— Надо идти!
— За это время можно было десять раз попрощаться и поздороваться,— усмехнулся Пейся.
— Я был у комиссара...— рассеянно ответил Сёма.— Ты простился? А ты, Шера?
— Я не пойду,— тихо сказала Шера,— я не люблю прощаться. Это всегда плохо. Становится так грустно. Человек куда-то уезжает, а когда ты его увидишь?.. Люблю, когда приезжают, люблю встречать, здороваться. Это весело, хорошо. А прощание...
— Ну, оставайся,— хмуро ответил он и подумал, что всё-таки что-то правильное есть в словах Шеры.— А я пойду! Не могу я так.
Матрос сидел на низеньком камне и задумчиво вертел в руках бескозырку с цветной лентой. Сёма подошёл и молча стал подле него. Полянка не заметил его прихода. Сёма смотрел на матроса, на его порванные смешные «лаки» и думал: кто этот человек и почему он так мил ему? И почему стыдно в этом признаться мужчине, почему всегда так неловко говорить хорошие слова человеку?.. Вот завтра опять будет утро и день, и кто крикнет ему или Пейсе — «шлюпочки»? Кто пойдёт с ними?.. Какая-то большая, томящая душу нежность охватила Сёму, ему захотелось погладить обросшее лицо Полянки, прижаться своей щекой к его щеке и сказать ему что-нибудь необыкновенно при-
ятное, чтобы матрос сразу догадался, что Сёма любит его. И ещё какие-то мысли пришли ему на ум, и было как-то тоскливо и радостно сразу, и было приятно сознавать, что на свете в одно время живёт так много хороших людей.
Но сказать всё это Сёма постеснялся... Матрос сидел на камне с винтовкой за плечами, в чёрной куртке
Сёма прикоснулся рукой к тёплому затылку Полянки и глубоко вздохнул.
— Ты, Сёма? — обрадовался матрос и, подвинувшись, уступил ему часть камня.— Садись, шлюпочка, посидим рядышком на прощанье! — Он положил руку на плечо Сёмы и крепко прижал его к себе.— Маленький ты ещё, Сёма,— ласково сказал он,— во флот не подойдёшь!
Сёма молчал.
— Что ж получается, Сёма? — заговорил опять матрос.—> Получается, что расстаёмся. И нет больше нашего отряда молодёжи! Уходит на фронт Антон, и я, старый чёрт, тоже на фронт иду, Сёма. Не в моём духе на камне сидеть. Смотрю я в твои глаза, Сёма, дюже ты мне по сердцу пришёлся, и жалею, что не вижу своего братишку меньшего. Тоже, наверно, такой герой! — Матрос помолчал, поправил ремень на плече и, вытащив большой, похожий на косынку платок, кашлянул в него и вытер губы.— Но ты пе думай, хороший мой, что отряду нашему конец. Ему, брат, расти и расти. И когда-нибудь, Сёма, ты старый будешь, а я себя потеряю сам не знаю где, вспомнишь ты, как приезжал в местечко матрос и хотелось ему сколотить отряд — и не вышло, потому что дела йеотложные встретились... Храни ты мою бумагу, Сёма,— добавил тихо Полянка.— Будет у тебя когда-нибудь билет нашей партии, ты эту бумагу не выбрось, а в билет положи...
Сёма обнял колени матроса и прижался щекой к холодной рукоятке кольта.
— Сигнал нам,— сказал Полянка и осторожно приподнял Сёму.— Дай хоть поцелую тебя, шлюпочка.— Он вытер губы и, крепко поцеловав Сёму, вскочил на коня.
Конь зафыркал и встал на дыбы. Казалось, и ему не хотелось уходить со двора, но матрос крепко притянул поводья и стремглав вырвался из ворот. Сёма что есть силы побежал за ним. Мелькнула цветная лепточка, махпул бескозыркой Полянка, и вот уж ничего не видно — далеко по чужой дороге скачет матрос...
ОСЧЕКВАЛАП!
Теперь уж и минута была трудна в одиночестве. Из дому Сёму тянуло на улицу, с улицы — в дом, и нигде не находил он покоя. Всё ещё не верилось, казалось, что вот сейчас выйдет из-за угла Полянка и скажет:
«Шлюпочки! А не уехал я вовсе».
Но матрос не появлялся, покинул местечко Моисей, и даже Антон оставил их. Забегал Сёма во двор и подолгу смотрел на жёлтый рябой камень. Вот тут сидели они на прощание, и что-то хорошее говорил Полянка. Где он сейчас? Потом заходил Сёма в дом, в комнату, где часто собирались они, и, задумчивый, стоял у пыльной фисгармонии. Кто покажет, как собирается гроза? Кто покажет гром? Молчит ящик, и даже чёрные клавиши теперь не играют! И не был Антон первым другом Сёмы, виделись они редко, а всё-таки и его не хватает сердцу...
Куда пойдёшь? Даже Пейся приумолк, и только Шера, набравшись смелости, пыталась утешить Сёму. Стоило ему вспомнить матроса или Моисея, Шера торопливо заговаривала о своих делах, и он, забываясь, слушал её.
— Если у человека лёгкое ранение,— рассказывала она,— надо поскорее промыть ранку борной. А потом... Сёма, куда ты смотришь? Я тебе интересные вещи говорю, а ты засмотрелся на забор.
— Я печаяпно...— смущённо признавался Сёма.— А если, допустим, разболелся живот, что тогда? Или вдруг в горле шишка?