Повесть о докторе Николае Евгеньевиче
Шрифт:
На кличку «респиратор» Николай Евгеньевич не обиделся. Его респиратор свое дело делал. А «вмешиваться» у Слупского стало жизненным правилом. Так, «вмешавшись», молодой доктор сделал заводскому коллективу большой и очень интересный доклад о том, каким образом оберегать себя от всего ядовитого на производстве.
Доклад был точный, умный, конкретный и полезный. Старые производственники записывали, задавали вопросы и, что самое существенное, советовали. Завязался и спор. Правда, председатель завкома на доклад не явился, заявив заранее, что на нашем советском производстве никаких «вредных моментов» быть не может, «это тебе, товарищ доктор, не капитализм, ты мне рабочих разлагаешь, о чем, впрочем, поговорим в другом месте».
Ни в каком другом месте
«Вот Иван Иваныч Греков, исцелитель человеков»
– так написал про знаменитого Грекова поэт Олейников.
Здесь, в Ленинграде, в первые же дни Слупский при довольно занятных обстоятельствах выдержал «экзамен на хирурга у самого Ивана Ивановича». Вот как это произошло.
Всем близко знающим Грекова было известно, как мягко, просто и даже ласково вел он себя по отношению к подчиненным. Но во время операций, которые он проводил «лаконично», рассчитывая и экономя каждое движение, знаменитый хирург относился абсолютно нетерпимо к потере даже доли секунды; в этих случаях замешкавшемуся помощнику доставалось замечание такой язвительной силы, что бедняга долго корил себя своей нерасторопностью и только поеживался, вспоминая пережитые давным-давно минуты. Однако с молодыми, едва начинающими хирургами Греков был удивительно ровен и терпелив, поэтому первое же резкое замечание во время хода операции расценивалось здесь как диплом на хирургическую зрелость.
Резкое и короткое замечание Слупский получил на первой же операции, проведенной в присутствии Ивана Ивановича.
С этим замечанием Николая Евгеньевича даже поздравили:
– Неслыханный случай, – было сказано ему. – На самой первой сразу «произведен».
У Грекова молодой доктор прошел великолепную школу «отношения к больному человеку». Ассистируя Ивану Ивановичу, Слупский всегда с радостью следил за тем, как Греков спокойно подходил к операционному столу, как ласково и весело заглядывал в глаза больному, как спрашивал имя, отчество и не жалел времени на то, чтобы полностью успокоить взволнованного близостью операции человека. У Грекова же Николай Евгеньевич научился еще одному драгоценному свойству: отдыхать в работе. Именно так говорил Иван Иванович Греков: «В работе надобно учиться отдыхать, в труде черпать силенки».
В одно из первых дежурств Слупского из Оредежи привезли женщину с огнестрельными ранениями живота. Доставлена она была только через тринадцать часов после того, как ревнивый муж четырежды выстрелил в нее из револьвера. Николай Евгеньевич сделал ей тяжелую операцию – резекцию тонкой кишки. Все закончилось благополучно. Наутро седовласый, славящийся своей необыкновенной осторожностью хирург профессор Александров, укоризненно покачав головой, сказал:
– Раненько вы, батенька, начали делать резекции. Иван Иванович Греков с осторожнейшим хирургом «позволил себе не согласиться». Красный от смущения, Николай Евгеньевич выслушал несколько очень добрых слов знаменитого Грекова, сказанных «по-грековски» – в форме добродушной и грубоватой. Осторожнейший Александров поджал губы: он не мог не понять, что в похвале Слупскому содержался и упрек его прославленной александровской осторожности. Четырежды раненная Белинская, быстро поправившись, уехала в Оредеж. А вскорости Александров ушел от Грекова и открыл свою собственную, личную, частную клиничку – были еще годы нэпа, – чрезвычайно представительный, седовласый «импозантнейший» профессор не смог сработаться с Грековым и его «гвардией» – с такой молодежью, как Слупский. Более двух лет Николай Евгеньевич проработал под руководством Грекова. Внимательно, требовательно,
Однажды к Грекову привезли рабочего с бумажной фабрики из Красного Села. У этого рабочего в чайнике, как всегда на работе, была кипяченая вода для питья. В бумажной промышленности для растворения древесины пользуются каустической содой. В обеденный перерыв, когда Романов вышел из цеха, молодая работница налила в чайник каустической соды, для того чтобы сварить мыло. Романов, пообедав соленым супом, выпил полчайника каустической соды. Разумеется, образовались ожоги пищевода. На здравпункте пищевод тяжело травмировали зондом. Николай Евгеньевич сделал Романову временный искусственный ход в желудок через живот и рассказал Ивану Ивановичу свой план операции на пищеводе. Греков выслушал и кивнул:
– Что ж, Николай Евгеньевич! Делай!
Слупский утер пот: операция эта безусловно принадлежала к тем, которые именуются «профессорскими», что молодой врач и не преминул высказать Грекову.
Тот ответил с характерной усмешкой, так красившей его лицо:
– Профессора бывают разные. Врачи – тоже. – И ласковым движением своей большой, сильной руки «Иван Иваныч Греков – исцелитель человеков» потрепал Слупского по плечу:
– Завтра и прооперируешь.
В этот день кроме самого Грекова в операционной были еще четыре профессора. В ходе операции Иван Иванович не сделал ни одного замечания своему ученику, но зато Николай Евгеньевич слышал фразу, сказанную Грековым своим коллегам профессорам. Слова эти Слупский запомнил на всю жизнь. Это было как бы напутствие, путевка в трудную жизнь хирурга, данная знаменитым профессором своему совсем еще молодому выученику.
– Теперь его Колей не назовешь. Теперь он нам, извините-подвиньтесь, Николай Евгеньевич. Так-то, многоуважаемые коллеги.
Слупский, кончив операцию, разбужировал грудной отдел пищевода.
Уникальная операция кончилась благополучно.
В эту самую пору Слупскому удалось исследовать картину влияния механического раздражения на секрецию желудочного сока.
О последующем писать и стыдно и противно, однако же из песни слова не выкинешь.
Нашлись титулованные научными титулами люди, которые, использовав свои должности, как говорится, среди бела дня украли у Слупского его работу, тем более ценную, что Иван Петрович Павлов незадолго до своей смерти очень ею заинтересовался. Но заинтересовался по телефону, воришки слышали, Слупский слышал, доказательств не осталось, и Николая Евгеньевича обокрали.
Он попытался сопротивляться.
Ему предложили сложную комбинацию соавторства. То, о чем и по сей день с гневом и болью пишут газеты: «Ты молод, тебя не знают, мы твои благодетели, ты благодарить нас должен, а не браниться».
Слупский все же бранился.
Тучи над головой молодого врача сгущались. Кое-кто ему намекал дружески:
– Поосторожнее бы, Коля. Переедут.
– Но шумел бы! Им неприятно прослыть ворами. Они могучие!
– Бросил бы, право!
Предупредили:
– Александров теперь не одинок. Его ЭТИ поддерживают. Дело слишком далеко зашло. Брось, Коляша!
Наконец, и Иван Иванович вызвал Слупского к себе на предмет окончательного разговора. Раздраженно и горько он сказал ему следующее:
– Вот что, Коля, не совладать мне больше с этим напором. Лавочку Александрова, в связи с тем что нэпу пришла крышка, прикрыли. Но профессор есть профессор. Вот, написал… В общем ты, как тебе известно, поповский сын. А он, Александров, «сын бедных, но честных родителей», как это пишется в таких случаях. Я тебя «пригрел», а ему «создал невыносимые условия». Я ему, нашему зайчику, тебя, поповского сына, противопоставил, а он, кротчайший и добрейший, в такие был невозможные ситуации поставлен, что пошел на службу к частному хозяйчику. Дрянь все это и грязь, но боюсь, что трудно тебе будет. Ты хирург сложившийся, за тебя я спокоен, работы ты не боишься. Я договорился, поезжай за Новгород, на фарфоровую фабрику «Пролетарий». Дело живое, новое…