Повесть о доме Тайра (др. изд.)
Шрифт:
— Хорошо, пусть имя хозяина неизвестно, я все же попробую отыскать Кого. Но даже если мне удастся найти ее, все равно без вашего письма, государь, что бы я ни сказал ей, все будет напрасно, навряд ли она мне поверит! Напишите и дайте мне письмо к ней, и я отправлюсь!
— В самом деле! — сказал государь; он написал письмо и вручил Накакуни, добавив:
~ Возьми коня в дворцовой конюшне!
Взял Накакуни коня
и помчался вперед, погоняя.
Цокотом звонких копыт
огласилась дорога ночная.
В Сагу торопится
напрямик через горные склоны,
Где под осенней луной
серебрятся ветвистые клены,
Где, как поется в стихах,
«трубным кличем тревожа округу»,
По лесу бродит олень,
потерявший во мраке подругу.
Вот и в селенье гонец,
ищет дом с одностворчатой дверцей.
Шагом пустив скакуна,
едет молча, с волнением в сердце.
Слушает, дух затаив,
перед каждым затворенным домом,
Не прозвучат ли в ночи
струны кото напевом знакомым.
«Может быть, она прячется в храме?!» С этой мыслью он объехал все часовни и храмы, начиная с храма, посвященного Шакья-Муни, но нигде не встретил женщины, даже отдаленно похожей на Кого. «Вернуться ни с чем хуже, чем вовсе не возвращаться! — размышлял Накакуни. — Поеду же и я отсюда куда глаза глядят...» Но недаром сказано: «Нет земли под небесами, неподвластной государю!..» Стало быть, нет на свете уголка, где бы нашел он себе приют... «Как быть, что делать? — думал Накакуни. — Неподалеку отсюда есть храм Колеса Закона, Хориндзи; может быть, она пошла туда, влекомая лунным светом?» — и он поскакал к храму.
Близ Черепашьей горы
старых сосен чернеют макушки.
Вдруг показалось гонцу,
будто музыка льется с опушки
Ветер ли в соснах шумит,
сотрясает ли буря высоты,
Или беглянка нашлась —
где-то рядом играет на кото?
Хижина в роще видна
с одностворчатой дверцею шаткой:
Спрыгнул на землю гонец,
подобрался к ограде украдкой,
Замер, укрывшись в тени,
и прислушался к музыке снова
Это, конечно, она,
быть не может кого-то иного.
Что же играет Кого
здесь, под кровом чужим и постылым?
Чем так пленяет мотив? —
То не песня ли «В думах о милом»?
«Так и есть! О нежное сердце! Значит, в думах о государе она выбрала эту мелодию из многих
— Отворите! Это я, Накакуни, посланец из дворца! — громко возгласил Накакуни, но никто ему не ответил. Лишь спустя какое-то время во дворе послышались шаги. Обрадованный, Накакуни ждал, и вот заскрипел засов, ворота чуть приоткрылись, и какая-то юная миловидная женщина, просунув голову в щелку, сказала: «Вы, наверное, ошиблись. Не такой у нас дом, чтобы к нам пожаловал посланец из дворца!»
«Насилу дождался я ответа, и обидно будет, если она снова запрет ворота!» — подумал про себя Накакуни и, с силой распахнув створки, вошел во двор. Поднявшись на помост у закрытых дверей хижины, он сказал:
— Зачем ты скрываешься в этом убогом жилище? Государь пребывает из-за тебя в глубокой тоске, похоже, что сама жизнь его того и гляди угаснет. Не думай, что я обманываю тебя. Я привез письмо от него! — С этими словами он достал и подал письмо государя. Женщина, хозяйка хижины, приняла письмо и передала госпоже Кого. Та развернула — и в самом деле то было письмо государя. Кого тотчас же написала ответ, завязала утлы письма и велела женщине передать его Накакуни вместе с подарком — женской одеждой. Накакуни перекинул одежду через плечо и сказал:
~ Будь на моем месте другой посланник, он не стал бы, пожалуй, еще о чем-то тебя просить, но вспомни, как часто, в прошлом, когда ты во дворце играла на цитре, меня, Накакуни, приглашали сопровождать твои струны флейтой. Как же ты позабыла про эту мою службу? Обидно и горько вернуться, так и не услыхав от тебя ни слова!
И госпожа Кого, рассудив, наверно, что слова его справедливы, соизволила сама обратиться к нему с речами:
— Ты, верно, тоже слыхал об ужасных угрозах Правителя-инока. В страхе перед ним бежала я из дворца, все это время ютилась здесь и ни разу не играла на цитре. Но вечно оставаться здесь мне нельзя. Завтра я уеду еще дальше, в горы Оохара, и вот здешняя хозяйка, грустя о предстоящей разлуке, упросила меня сыграть что-нибудь на прощание, уверяя, что настала глубокая ночь и никто меня не услышит... И вспомнилось мне былое, и так жаль стало прошлого, что достала я заветную мою цитру, и по звукам ее ты легко меня отыскал! — так говорила она, и слезы лились рекой. Прослезился и Накакуни.
— Итак, ты собралась завтра уехать в Оохару? — спустя немного сказал он. — Стало быть, ты решила принять постриг... И во сне об этом не помышляй! Подумай, какое горе постигнет государя, если ты станешь монашкой! — так на все лады уговаривал он Кого; а потом, крепко-накрепко наказав сопровождавшим его слуге и конюшему не смыкая глаз сторожить хижину, вскочил на коня и возвратился во дворец. А ночь меж тем стала уже светлеть.
«Государь, наверное, удалялся в опочивальню... Кто бы смог доложить обо мне?» — размышлял Накакуни. Он привязал коня, повесил полученную в дар одежду на ширмы с изображенном скачущих коней, что стоят в галерее, а сам направился к Южному павильону. Оказалось, что государь все еще оставался там. Он читал вслух стихи:
О дикие гуси, посланцы далекого юга! Вы осенью снова вернетесь в родные края. Но вести заветной от вас не услышит подруга О том, как в разлуке тоскую на севере я.
Встает на востоке и, ночью по небу кочуя, На западе светит порой предрассветной луна. Сегодня луне о разлуке поведать хочу я, Но вздохам любви безучастно внимает она.
Накакуни приблизился быстрым шагом и подал письмо — ответ госпожи Кого. Государь несказанно обрадовался.
— Приведи же ее немедля, сегодня же ночью! — сказал он.