Повесть о двух кораблях
Шрифт:
— Это, товарищ капитан, дружок мой Филиппов, командир торпедного аппарата.
Старостин говорил, как всегда, веско и не спеша. Филиппов застенчиво улыбался. Оба торжественно ответили на рукопожатие Калугина.
— Садитесь вот сюда, на диван.
Моряки сели, положив на колени тяжелые руки, молча смотрели. С ободрительной улыбкой Калугин ждал, когда они начнут разговор.
— Покажи им, Дима, — наконец, сказал Старостин. Только теперь Калугин заметил, что из кармана брюк Филиппова торчит плотно свернутая ученическая тетрадка. Филиппов вынул тетрадку, но держал крепко сжатой в руке. Его лицо стало еще краснее, и увлажнился лоб.
— Вы, товарищ капитан, агитировали, чтоб заметки писали в вашу газету. Так вот я его привел, —
— А, вы написали заметку?! Отлично! О чем? — Калугин протянул руку к тетрадке.
— Нет, не заметку. Стишки, — сказал Старостин. — У нас, товарищ капитан, теперь многие стишками балуются. А у него складно выходит, не хуже, чем в газете. Да вот стесняется посылать.
— Это не баловство, — глядя вниз и по-прежнему не выпуская тетрадку, произнес Филиппов. — Это чувство выхода просит. Иногда человек так в стихах скажет, будто в сердце тебе заглянул. Вот я в свободное время. — Нерешительно он положил тетрадку на стол.
Она была густо исписана мелким, старательным почерком, столбики рифмованных строк загибались на поля.
— Отлично, — повторил Калугин. — Оставьте ее мне. Прочту внимательно и, если можно, обязательно предложу в газету. Или сами прочитаете сейчас что-нибудь? Прочитайте то, что считаете лучшим.
Филиппов нервно и нерешительно перебирал странички. На лбу проступили капельки пота. Наконец, стал читать тихой, отчетливой скороговоркой:
Ревет и стонет Баренцево море, Фашистские посудины круша. Но я не дрогну в штормовом просторе — Чиста моя матросская душа. Наш «Громовой» летит сквозь волны-горы, Что бесятся за снежным Кильдиным. На вахтах сталинские комендоры Не склонят глаз под ветром ледяным. О, как душа будет сраженью рада! Я не устану драить сталь и медь. Под крыльями торпедных аппаратов Хотят торпеды в море полететь. Все сделаем, что есть в матросских силах, Чтобы враг не лез к родимым городам. За Родину, за Сталина, за милых Я молодую жизнь мою отдам.Филиппов резко оборвал, сидел потупившись, сжав в пальцах тетрадку. Старостин глядел гордо и в то же время тревожно.
— Мне нравится, — сказал Калугин. Филиппов вскинул мягко блестевшие глаза.
— Я тебе говорил! — весомо произнес Старостин. — Хорошо-то как, товарищ капитан: «чиста моя матросская душа». И еще: «За Родину, за Сталина, за милых я молодую жизнь мою отдам». В самую точку попал.
— Я думаю, мы сможем это напечатать... — Калугин взял тетрадку, перечитал стихи. — Вы не возражаете, если кое-что подправим? Вот тяжелая строчка: «О, как душа будет сраженью рада». Не лучше ли сказать: «Душа моя сраженью будет рада». Или вот мне не нравится: «фашистские посудины». Что за слово: «посудины»? Не поэтично. Как вы думаете, товарищ Филиппов?
— Оно верно, не особенно, — протянул
— Разрешите обратиться, товарищ капитан, — наклонился вперед Старостин. — Насчет первой строки — это вы правы. Мы ему тоже говорили, что как-то не в рифму. А вот вторую строчку матросы одобряют. Какие у фашистов корабли? У них посудины — факт! Мы врага не только снарядами — и презреньем своим хотим уничтожать.
— Ну, это мы еще обсудим, — засмеялся Калугин. — Постараемся не испортить стихи. Значит, оставите мне тетрадку. Может быть, еще что-нибудь выберем, перепечатаем, а тетрадку сам вам верну... — Филиппов кивнул. Калугин положил тетрадь в свою полевую сумку. — Очень, очень рад, товарищ Филиппов, что пришли ко мне. Будете теперь нашим сотрудником... Об этом, старшина, вы и хотели поговорить со мной?
— Да нет, не только об этом... — В первый раз теперь Старостин опустил глаза, его красновато-коричневая Жилистая кисть с бледной татуировкой на запястье — якорь, обмотанный расплывчатой цепью, — судорожно сжалась.
— Он с вами о жизни хочет поговорить, товарищ капитан, — вмешался Филиппов. Его смущенье прошло, осталось одно радостное возбуждение. — Сам-то начать опасался, вот и притащил меня под видом моих стихов. Посоветоваться с вами хочет...
— Пожалуйста, если чем могу помочь, — с большой охотой! — Калугин удобнее уселся в кресле, приготовился слушать. Но Старостин продолжал тяжело молчать.
— У него здесь, в главной базе, девушка есть, — становясь очень серьезным, сказал Филиппов. — Мучает его сколько времени: ни да, ни нет. Он ее и на танцы водит, и в театр. Сейчас, ясное дело, не до любви, — война. Да вот зацепило парня.
Старостин вскинул голову, устремил на Калугина свой светлый, непреклонный взгляд. Калугин молчал. Был сбит с толку поворотом разговора: никто до сих пор не обращался к нему за такой консультацией.
— Я на ней честно жениться хочу. И загс предлагаю. А она как-то несерьезно подходит. «Будем, говорит, друзьями, как в старых романах пишут». Смеется.
— А вам кажется, вы действительно нравитесь ей?
— Нравлюсь будто. Как свиданье назначим, никогда не обманет. Да разве у девушки узнаешь? Ей, похоже, многие нравятся. Придет какой матрос из похода, заговорит с ней в Доме флота — глядишь, уж болтает с ним, будто сто лет знакомы.
— Так, может, пустая девушка? И расстраиваться вам из-за нее не стоит?
— Да нет, не пустая. О политике, о боевых операциях говорить любит. Да ведь ребята по-разному смотрят. Скажем, распишемся с ней, уйду в море, а ее кто-нибудь и заговорит в Доме флота. У нас такие артисты есть.
— Как же, вы совсем не доверяете ей, а жениться хотите?
— Свадьбу я с ней все равно сыграю, — твердо сказал Старостин. — Только до этого, похоже, в конец меня изведет.
— Но если не уверены в ней, вас и после женитьбы будет ревность мучить.
— Точно, — тихо сказал Старостин.
«Сложный вопрос! — думал Калугин. — Какие тут могут быть советы?» Но Старостин и Филиппов глядели выжидательно.
— А может быть, товарищ Старостин, вам поговорить с ней вполне откровенно? Вот как сейчас со мной говорите. Вам кажется, что она с вами играет. А может, и не думает совсем о замужестве. Просто любит встречаться с вами по-дружески, как с боевым моряком. А если любит, должны вы ей доверять... Она комсомолка?
— Комсомолка. Телефонисткой служит при штабе.
Звякнули кольца, отодвинулся занавес. Старший лейтенант смотрел на Старостина, подперев голову ладонью.
— Мне позволите вступить в разговор? Ты, старшина, обдумай, что товарищ капитан сказал. Поговори с ней по душам, откровенно. Может быть, и не нужен ей вовсе этот загс. Болтаешь с ней, верно, о разных любовных пустяках, а человека в ней не видишь. Ты мне вот что скажи: человек она хороший? Стоит твоей любви?
— Девушка она подходящая, развитая, — сказал Старостин. — Со многими матросами дружит, а держит себя строго. Похвастать никто не может.