Повесть о двух кораблях
Шрифт:
— Пробоина в третьем трюме, — доложил, задыхаясь, помощник.
— Займись, Тимофей Степанович! — крикнул капитан и снова замахал биноклем, закричал в мегафон: — А ну-ка еще огоньку!
Кругом ревело, свистело, рушилось. Легкое, чуть видное пламя превращалось в густой, бушующий огонь. Труба вентилятора около машинного отделения, большая горбатая труба, покрашенная в нарядный желтый цвет, вдруг провалилась, на ее месте поднялся дымный столб. Туда уже бежали матросы с огнетушителями и шлангами.
Мостик вдруг пополз в сторону и вбок, стало трудно
— Пробоина под ватерлинией в правом борту! — докладывал сигнальщик.
И капитан распоряжался, рассылал людей, давал короткие приказы. «Весь огонь принял на себя! — кружилось в голове. — Значит, танкер и «Енисей» в порядке. Значит, тот мальчик, похожий на моего Вальку...»
Он не успел додумать, — снова рухнуло небо, что-то тяжелое, очень горячее мягко толкнуло в бок. И вот он уже не стоит, а лежит на мостике возле рулевого колеса, старается встать и не может, и над ним склоняется закопченное лицо помощника, и легкая теплая кровь бежит по палубе, но почему-то не слышно больше стрельбы.
— Ну что там еще такое? — закрыв и снова с трудом открывая глаза, спросил капитан.
— Немец прекратил стрельбу по нас, — сказал помощник. — С берегового поста доносят: один эсминец типа «Громовой» выпустил в «Геринга» торпеды и открыл артиллерийский бой... С вами-то что, Николай Иванович?
— Со мной ничего... потом... — сказал капитан. Он действительно не чувствовал боли, только палуба под боком очень быстро намокала кровью и он не мог подняться на ноги. — А что «Ушаков»?
— Сильный крен на правый борт. Трюмные замеряют глубину пробоины. Не сможем держаться наплаву.
— Дайте карту! — сказал капитан, и, видя, что помощник медлит, с недоумением глядит на него, он с трудом сел на скользкой кровавой палубе, попытался прижать бок рукой, оперся на локоть. — Хода нас не лишили?
— Хода не лишили.
— Дайте карту, — повторил капитан. — Если не можем быть наплаву, выберу, куда выброситься на берег. Теперь-то уж не нужно затоплять корабль... Сообщите экипажу: наши военные корабли завязали с «Герингом» бой. Это не может быть один эсминец! Нам пришли на помощь наши военные корабли!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Стоя у машинного телеграфа, Ларионов тщательно стирал с лица горькую морскую воду.
Только что, отвернув в собственный дым, корабль ушел от огня «Геринга», сделал резкий поворот, и вода накрыла его целиком. Но рулевой по-прежнему стоял у штурвала. Не выпуская рукоятки, он прижался к стенке, между нактоузом и рулевой тумбой.
Калугина отбросило к трапу, но он удержался за поручень, стоял, потирая ушибленное колено. Полушубок намок и стал очень тяжелым, в валенках плескалась вода. Он нащупал в кармане блокнот. Нет, карманы не намокли, записи целы! Да и полушубок внутри остался сухим, может сохранять тепло.
Полным ходом «Громовой» шел сквозь дымовую завесу. Вода еще плескалась на мостике, журча скатывалась по трапам. Трудно было дышать, лица окружающих плыли в душных волнах плотного, жирного
— Вахтенный, свяжитесь с ЗКП, — сказал Ларионов.
Вахтенный вызвал запасной командный пункт, подал трубку командиру.
— Старпом! — сказал Ларионов. — Ну, как у тебя там? — И глубокое волнение зазвенело в его размеренном голосе.
Старший лейтенант Бубекин стоял на кормовом мостике, на другом конце корабля.
Если выйдет из строя главный командный пункт, ходовой мостик, если будет убит командир, управление кораблем перейдет к старпому. Стоя близко от Ларионова, Калугин улавливал взрывающийся в наушниках резкий голос старпома.
— На третьем орудии смыт один комендор, Баулин. Так точно, Баулин. При повороте, вместо того чтобы держаться за поручни, вцепился в снаряд. Сразу исчез из видимости. Ларионов молчал. «Баулин, — подумал Калугин, — тот самый толстый, краснолицый Баулин, который так любил пошутить за перекуркой». Ларионов вынул из кармана мокрый, скомканный носовой платок, тщательно провел им по сухому лицу.
— Так, — тихо сказал Ларионов. — Жалко товарища... Старпом! С торпедным ударом поторопились, «Геринг» успел отвернуть. Комендоры, кажется, накрыли марс «Геринга», подожгли ангар. Но большого поражения ему нанести не смогли. Если самолеты не сгорели, разведают, что я один. Будет продолжать обстрел островов...
Он говорил, будто сам с собой, тихим, задумчивым голосом, его обнаженная кисть, плотно прилегла к золотым литерам машинного телеграфа. Бурый, скрученный в мягкие, бархатные канаты дым по-прежнему рвался из трубы «Громового». Глубоко внизу, в котельных, кочегары уменьшили воздух в форсунках, ставили дымовую завесу. Дым валил и валил, густой пеленой окутывая волны.
— Результаты не плохие, — сказал Снегирев, стоя рядом с командиром. — Спорить буду, Владимир Михайлович, врезали ему в район мостика. А если бы еще пару горячих торпед, вот была бы красота! — Он причмокнул с таким вкусом, будто говорил о лакомой закуске, и вдруг закашлялся, протер глаза кулаком.
— Значит, товарищи офицеры, будем ждать темноты. Как стемнеет вполне, повторю торпедный удар на самой близкой дистанции, — по-прежнему негромко и ровно сказал Ларионов.
Снегирев спустился вниз. Вместе с ним шел Калугин. У Снегирева тоже, видно, промокли ноги, в его пимах хлюпала вода, он коротко перебирал ногами, вобрав в плечи голову с нахлобученной на глаза шапкой.
Из клубящейся, пронизанной редкими снежинками полумглы вырос белый куб орудийного щита, с высоко задранным пушечным стволом. Вода капала с потемневших овчин, превращалась в сосульки на мехе воротников. Струйки пара поднимались от мокрых, закопченных лиц.
— Ну, порядок на орудии? — спросил Снегирев. — А на втором как? — Он перевел заботливый, заострившийся взгляд на верхнюю платформу. — Так точно, порядок, — сказал Старостин. Глядел в лицо Снегиреву своим пристальным, немигающим взглядом, но не выдержал дыма, провел по глазам ладонью. — Как результат стрельбы, товарищ старший лейтенант?