Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2
Шрифт:
Перебирая в памяти луны и годы, с тех пор протекшие, Гэндзи не сумел справиться с волнением и написал это письмо, которое, разумеется, растрогало женщину, но, увы, не напрасно ли?..
«Речи твоиМне так живо напомнили прошлое,Когда солнечный свет,МеняОна выбрала узорчатую бумагу, которая, будучи того же синего цвета, что и платья танцовщиц Госэти, как нельзя лучше подходила к случаю, и, нарочно изменив почерк, написала эти несколько строк изящной скорописью, с переходами в тональности туши – от густо-черной к тающе-бледной, еле уловимой глазом. От женщины ее ранга лучшего и ожидать было невозможно.
Сын Великого министра, плененный красотой юной танцовщицы, томился тайным желанием снова увидеть ее, но, избегая короткости, она старалась держать его в отдалении, а поскольку юноша был еще слишком робок, ему оставалось только вздыхать. А надо сказать, что девушка весьма ему по душе пришлась и у него даже возникла надежда, что она поможет ему утешиться и примириться с потерей той, другой, которая, наверное, и думать о нем забыла.
Предполагалось, что танцовщицы, оставшись во Дворце, незамедлительно приступят к придворным обязанностям, но после церемонии представления они разъехались по отчим домам, откуда дочь правителя Оми отправилась на Священное омовение в Карасаки [20] , а дочь правителя Цу – в Нанива, причем каждая постаралась затмить соперницу пышностью свиты. Адзэти-но дайнагон еще раз подтвердил свою готовность отдать дочь на службу во Дворец. Саэмон-но ками навлек на себя всеобщее осуждение тем, что представил ко двору девицу, недостойную принимать участие в столь значительной церемонии, но в конце концов ее тоже оставили во Дворце.
20
…дочь правителя Оми отправилась на священное омовение. – Обряд Священного омовения проводился до и после праздника Нового урожая, равно как до и после любого синтоистского празднества
Прослышав, что в Отделении дворцовых прислужниц пустует место распорядительницы, найси-но сукэ, правитель Цу обратился к Великому министру с просьбой о содействии, и тот выразил готовность сделать все, что в его силах. Узнав о том, юноша почувствовал себя еще более уязвленным. «Будь я постарше и в чинах, – подумал он, – я попросил бы ее себе, мое же положение настолько ничтожно, что я вряд ли решусь даже открыть ей свое сердце…»
Нельзя сказать, чтобы намерения юноши и в самом деле были столь определенны, но известие о поступлении танцовщицы на придворную службу возбудило в нем досаду, и слезы то и дело навертывались ему на глаза. Он постарался сблизиться с ее братом, мальчиком, прислуживающим во Дворце и довольно часто бывавшим в доме на Второй линии.
– Когда ваша сестрица должна приступить к придворным обязанностям. – спросил он его однажды.
– Кажется, уже в этом году, – отвечал тот.
– Своей необыкновенной красотой она покорила мое сердце. Как я завидую вам, ведь вы часто ее видите. Смею ли я надеяться, что при случае…
– Что вы, разве можно? Я и сам не могу видеться с ней так часто, как мне этого хотелось бы. А уж ежели братьям не позволяют приближаться к ней…
– Тогда хотя бы письмо… – упрашивал юноша.
Хорошо помня, что отец не раз наставлял его, как должно вести себя в подобных случаях, мальчик долго колебался, но в конце концов, вняв настояниям юноши,
Залюбовавшись письмом, они не заметили, как вошел отец, и, до смерти перепугавшись и растерявшись, не успели ничего спрятать.
– Что это за письмо. – спрашивает Корэмицу, отбирая у них зеленоватый листок бумаги, и лица брата и сестры заливаются жарким румянцем.
– Как вы посмели. – негодует отец.
Мальчик пытается скрыться, но это ему не удается.
– От кого это письмо?
– Молодой господин из дома Великого министра попросил меня передать. – отвечает мальчик, и, сразу же позабыв о гневе, отец довольно улыбается.
– Что за милые шалости! Вам почти столько же лет, сколько ему, а вы ни на что не способны.
Корэмицу поспешил показать письмо супруге.
– Если он готов удостоить нашу дочь вниманием, я предпочел бы отдать ее ему, чем отправлять во Дворец, где ей вряд ли удастся выделиться. Я хорошо знаю, насколько надежен его отец, Великий министр, он не забыл ни одной женщины, с которой когда-либо был связан. Может быть, мне повезет так же, как Вступившему на Путь из Акаси?..
Однако его никто не слушал, все были заняты приготовлениями к переезду танцовщицы во Дворец.
А юноша между тем грустил и печалился, ибо, как ни хороша была дочь Корэмицу, сердцем его по-прежнему владела другая, а он даже написать ей не имел возможности. «Неужели я никогда больше не увижу ее милого лица?» – терзался он, но, увы… Мучительной, неизъяснимой тоской сжималась его грудь, когда приезжал он навестить госпожу Оомия. Покои, некогда принадлежавшие подруге его детских игр, будили в душе томительные воспоминания, и юноша старался как можно реже бывать в этом старом доме, где прошло его детство.
Великий министр поручил сына заботам обитательницы Восточной усадьбы.
– Госпоже Оомия недолго осталось жить в этом мире. Когда ее не станет, вам придется взять молодого господина на свое попечение, так что чем раньше вы к нему привыкнете…
Во всем послушная Гэндзи, женщина окружила юношу нежными заботами. Иногда ему случалось мельком видеть ее, и он думал: «А ведь она совсем некрасива. И все-таки отец не может ее оставить. Не глупо ли, что мое сердце до сих пор стремится к той, которая скорее всего давно забыла о моем существовании? Не лучше ли было соединить свою судьбу с такой вот кроткой женщиной? Впрочем, вряд ли приятно иметь супругу, на которую и смотреть-то не хочется. Взять, к примеру, господина Великого министра. Уже много лет заботится он об этой особе, но, хорошо зная ее достоинства и недостатки, прячет ее за ширмами, многослойными, как листья лилий, чтобы, встречаясь с ней, не видеть ее лица. И он совершенно прав».
Юноше и самому неловко становилось от таких мыслей. Но ведь его с детства окружали прелестные женские лица, на которые глядя он успел укрепиться в мысли, что все женщины красивы. Даже госпожа Оомия, несмотря на монашеское обличье, до сих пор была по-своему миловидна. Поэтому юноша с некоторым пренебрежением относился к обитательнице Восточной усадьбы, которая и в молодые годы не отличалась особенной красотой, а теперь стала просто уродлива. Чрезмерная худоба, сильно поредевшие волосы – все это производило весьма неприятное впечатление.