Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2
Шрифт:
– Как бы не началась метель! – торопили братья, а госпожа, отирая слезы, задумчиво смотрела на сад. Девочка, всегда бывшая любимицей отца, думала: «Как же я буду жить без него? Вдруг нам не суждено больше встретиться, а я уеду, даже не попрощавшись с ним!»
Она упала ничком и не желала двигаться с места. Мать пыталась образумить ее, говоря:
– Ты разрываешь мое сердце!
Но девочка не отвечала и, затаив дыхание, прислушивалась – не едет ли отец? Но, увы, было уже совсем поздно, разве мог он вернуться в такой час? При мысли, что теперь кто-то другой будет сидеть у ее любимого столба в восточной части покоев, девочка пришла в такое отчаяние, что, достав листок темно-коричневой бумаги, написала
Слезы заструились по ее щекам, едва она начала писать.
– Пора! – торопила ее госпожа Северных покоев.
–
Прислуживающие госпоже дамы тоже приуныли, ибо каждая имела свои причины для печали. Всхлипывая, смотрели они на сад и думали о том, что отныне им будет недоставать даже этих цветов и деревьев, которых прежде они не замечали.
Госпожа Моку прислуживала в покоях Удайсё, а потому оставалась в доме, и госпожа Тюдзё сказала:
– Даже этот ничтожный Ручей, по камням бегущий, Останется здесь,А та, что хранила покой этих стен, Покидает свое жилище…Думали ли мы, что так расстанемся?
– Ах, но что из того? Ручей, по камням бегущий, Покроется льдом. И вряд ли кто-нибудь сможет В нем свое отраженье увидеть.О да… – ответила Моку и заплакала.
Кареты вывели со двора, и госпожа долго оглядывалась на дом, не чая увидеть его снова. Печальный взор ее ловил верхушки деревьев в саду, пока и они «не скрылись из виду». И вовсе не потому, что «ты здесь живешь…» (253). Слишком тяжело было ей расставаться с домом, в котором прожила она столько лет.
Встреча в отчем доме была печальна.
Мать, рыдая, сказала:
– А вы еще уверяли меня, что в лице Великого министра обрели надежного покровителя! О, я всегда чувствовала, что и в прошлом, а может быть, не только в прошлом рождении он был вашим врагом. Разве не по его милости столько страданий выпало на долю нашей нёго? Вы, да, впрочем, и все остальные, полагали, что им движет желание отплатить вам за ту давнюю обиду, но, даже если и так, я не понимаю, почему это должно служить ему оправданием. Когда человек питает к супруге своей столь горячую привязанность, его благосклонность, как правило, распространяется на всех ее близких, а поведение Великого министра всегда вызывало у меня недоумение. Теперь и того хуже – взял на воспитание девушку весьма сомнительного происхождения, пресытившись же ею, решил обеспечить ее будущее и отдал Удайсё, известному своей добропорядочностью и сердечным постоянством. Да это просто неслыханно!
Она так кричала и бранилась, что принц не выдержал.
– Полно, я не желаю больше вас слушать! – сказал он. – Да как вы смеете порочить имя министра, которого никто не дерзнул бы осудить!
Эти слова привели супругу принца в ярость, и она разразилась проклятиями. Весьма сварливый нрав у этой госпожи, не правда ли?
Узнав, что госпожа Северных покоев переехала к отцу, Удайсё был вне себя от досады. «Что за нелепость? – возмутился он. – Так открыто обнаруживать свою ревность, притом что мы уже далеко не молоды… Впрочем, я уверен, что сама она не настолько решительна. Виной всему вспыльчивый нрав принца».
Подумав о детях и о том, что по миру наверняка пойдет дурная молва, Удайсё совсем расстроился.
– Право, я никак не ожидал… – сказал он госпоже Найси-но ками. – Возможно, без нее нам будет спокойнее, но мне всегда казалось, что при своей удивительной кротости она сможет тихонько жить где-нибудь в отдаленных покоях, никому не мешая… Ее внезапный отъезд – дело рук принца Сикибукё, не иначе. Придется съездить туда, а то люди не преминут обвинить меня в душевной черствости.
В роскошном верхнем платье, из-под которого выглядывало нижнее цвета «ива», в шароварах из зеленовато-серого шелка, он производил довольно внушительное впечатление, и, глядя на него, дамы думали: «Ну чем он ей не пара?»
Однако услышанное лишь усилило сомнения госпожи. Да, она не должна была уступать Удайсё. Когда он уходил, она не проводила его даже взглядом.
По дороге к принцу, которому он намеревался высказать свои обиды, Удайсё заехал домой. Его встретила госпожа Моку и в подробностях рассказала о случившемся. Собрав все свое мужество, Удайсё старался не плакать, но, услыхав, как не хотела уезжать дочь, разрыдался. Больно было смотреть на него!
– А ведь я прощал госпоже самые невероятные выходки! – сетовал он. – Никто другой не стал бы заботиться о ней так, как заботился я все эти годы! А она не сумела оценить моей преданности! Разве человек, лишь о собственных удовольствиях помышляющий, оставался бы с ней до сих пор? Впрочем, ей уже ничем не поможешь, так не все ли равно? Но как принц собирается поступить с детьми?
Он внимательно прочел записку, прикрепленную к кипарисовому столбу, и, несмотря на неумелый еще почерк дочери, был настолько тронут ее сердечным порывом, что по дороге к принцу то и дело отирал слезы. Однако встретиться с супругой ему не удалось.
– Для чего? – сказал принц дочери. – Мы имели уже возможность убедиться в его умении склоняться перед сильными, ведь это далеко не первая его измена. Мне давно говорили, что он не на шутку увлечен этой особой. Неужели мы будем ждать, когда он, охладев к ней, вспомнит о вас? К тому же можно не сомневаться, что состояние ваше будет с каждым днем ухудшаться, ежели вы решитесь вернуться к нему.
В словах его была доля правды, этого нельзя не признать.
– Я нахожу ваше поведение неразумным, – передал Удайсё супруге. – Я допустил непростительную неосторожность, будучи уверен в том, что вы прежде всего подумаете о детях. Но что толку объяснять? Мне кажется, вы могли бы проявить большую терпимость и не предпринимать столь решительного шага до тех пор, пока моя виновность не будет неопровержимо доказана в глазах всего света и у вас не останется иного выхода.
Он просил, чтобы ему дали увидеться хотя бы с дочерью, но супруга не позволила ей выйти.