Повесть о глупости и суете
Шрифт:
Миновав будки, уже спешили в зал Займ, Краснер, Джессика, Стоун и Гутман. О чём-то взволнованно беседовали. Все вокруг оглядывались на Джессику.
— О, так вы, получается, летели вместе с Фондой? — спросила таможенница, возвращая мне паспорт и билет.
— Конечно! — подтвердил я. — И скоро вместе и улетим. В Москву!
— Скоро не получится! — возразила она. — Москва не принимает.
— Дождь? — ухмыльнулся я.
— Путч, — ответила она.
— Что такое «путч»? — не поверил я.
— Переворот, — и пригласила следующего транзитника.
— Нет,
— Точно не знаю, — объяснила она. — Пройдите в зал, у нас есть телевизоры, радио и даже газеты!
— И ещё англичанки! — поспешил я в зал.
У входа меня дожидалась Суббота, но я был настолько возбуждён, что не удивился этому. А может быть, не удивился именно потому, что считал её уже не странницей, а ближней.
— Очень сдержанная дама, очень! — громко объявил я ей и, взяв за руку, увлёк за собой.
— Вы сами замолчали… Не стану же я навязываться…
— Я не про вас! — ответил я. — Про чиновницу! Очень сухая! Все англичанки такие, даже куклы! Вы видели английские куклы? Анатомическое уродство! Они тут всё ещё стесняются правды! И ничего никогда не договаривают до конца! У каждой женщины есть что? Бюста может и не быть, но у всех есть щель между ногами, правильно? А у английских кукол между ногами знаете что? Сплошная пластмасса!
Суббота вскинула на меня испуганный взгляд:
— Что с вами? Куклы — это фантазия, а не пособие по анатомии.
Меня рвануло спросить о её дубликатах, но я опомнился:
— Я взволнован: она сказала мне — в Москве переворот.
— Правильно. Знаю. Я даже подумала, что вы летите на путч. Хотя когда вы вылетали, его, наверное, ещё и не было…
— Лечу на путч? — воскликнул я. — Во-первых, никого на путч не пускают, а во-вторых… — и тут я наконец задумался.
Пауза оказалась долгой, и прервал её не я:
— Я знаю о чём вы думаете. Вы думаете, что теперь — пока в России идёт путч — у вас есть время поехать со мной.
Я вздрогнул, поскольку думал именно об этом:
— Правильно! Но, с другой стороны, я думаю ещё, что осторожный человек этого не сделал бы. Каждому, говорят, судьба уготовляет главную женщину, и её надо что? Потерять…
Опомнился я, почувствовав, что кто-то схватил меня за руку.
— А я вас везде ищу! — пожаловалась мне Джессика. — Это же ужас! — и стала тянуть меня в сторону телевизора, перед которым столпились Займ, Стоун, Гутман и Краснер.
— Подождите! — бросил я Джессике. — Никакого ужаса нету… Подумаешь — переворот! Может, это как раз хорошо…
— Хорошо?! — возмутилась Джессика. — Вы что — враг?!
— Нет, Джейн, я, наоборот, друг. Познакомьтесь вот: она тоже друг! — и кивнул на Субботу, не успевшую ещё опомниться от появления «звезды».
— Извините! — бросила ей Джессика. — Я вам его верну! — и снова потянула меня к телевизору. — Сейчас я его вам верну!
— Да нет, госпожа Фонда, не надо, что вы! — выдавила Суббота. — Не возвращайте, если он вам нужен… Что вы! Мы в общем-то едва знакомы… Разговорились пока стояли… Он пропустил меня
Джессика доставила меня к Займу, громко восклицавшему:
— Прекрасная речь! Настоящий лидер! Великолепно сказал!
— Что он сказал? — спросил я.
— Ну, сказал, что, как говорят, no pasaran, не пройдёт!
— Что не пройдёт?
— Путч, говорит, не пройдёт! Ни за что!
— А что он мог сказать ещё? — вставил я. — Не мог же он сказать, что пройдёт…
— Да, но сказал как лидер!
— То есть сказал, наверное, трижды? — хмыкнул я.
— Что вы имеете в виду? — обиделся Займ за Ельцина.
— Лидеры говорят всё трижды, — рассмеялся я. — Сперва говорят, что скажут no pasaran, потом говорят это самое no pasaran, а в заключение говорят — что уже сказали no pasaran!
— А он, действительно, сказал это трижды! — ахнула Джессика. — Значит, и вправду не пройдёт!
— Не пройдёт, Джейн, не пройдёт! — успокоил её Займ и кивнул в мою сторону: — А он всё время всё преувеличивает! Забывая, что истина — в середине! И поэтому я лично еду сейчас в Би-Би-Си: попрошу у них в Русской службе микрофон и скажу — не пройдёт!
— Конечно, не пройдёт! — подтвердил Мэлвин Стоун. — Потому что никогда не пройдёт! И правильно: истина в середине!
— Ни шанса! — крякнул Гутман. — Мировая общественность и вообще! Евреи, в конце концов! Я согласен с профессором: истина в середине!
— А вы как думаете? — спросила меня Джессика.
Ответил я искренне:
— Нет, не в середине! Одно из двух: или пройдёт или не пройдёт, — и стал искать глазами Субботу.
Её нигде не было, и сердце у меня сорвалось вниз.
— Слушай! — шагнул ко мне Гена Краснер. — Ты прав — или пройдёт или нет, но я думаю вот о чём: может, не надо уже туда лететь в любом случае? Опасно же всё-таки… Может, лучше как раз тут, в Лондоне? В середине?
— Прав и ты, Гена! — ответил я и рванулся прочь. — Не надо…
35. Нету границы между «есть» и «кажется»
Забыть о Москве я решил так же легко, как и быстро, — пока Гена произносил свою фразу. Так же быстро и легко я ответил бы ему и на вопрос «Почему не надо лететь в Москву?»
А потому, Гена, сказал бы я, что да, правильно: кем бы ты, человек, ни был, как бы долго ни жил и где бы ни кружил, вся твоя жизнь сводится к тому мгновению, когда вдруг раз и навсегда понимаешь кто ты есть. Мне кажется, что когда, оглянувшись вокруг, я нигде не увидел Субботы, — тогда я и понял чего же всё-таки от моей жизни мне надо. Я говорю тебе не о любви: кто? — никто не знает что это такое, хотя рассказывают, будто она уводит любую боль. Я говорю не об этом: нельзя говорить о том, чего не знаешь; а я не знаю, потому что, как и у тебя, Гена, как у всех на свете людей, у меня в душе много боли, а в голове много пыток.