Повесть о Ходже Насреддине (с иллюстрациями)
Шрифт:
Никогда еще на мосту Отрубленных Голов не было такого скопления народа, как в это ясное майское утро.
Сегодня разыщут коней! Весь город прихлынул к мосту. Толпа запрудила оба берега Сая, крыши вокруг пестрели цветными платками женщин.
Вельможа и купец были уже давно на мосту.
— Ну где же мои кони, гадальщик? — закричал купец навстречу Ходже Насреддину, показавшемуся из переулка в сопровождении шпионов.
— А где мои деньги?
— Вот они. — Купец вытащил из пояса большой кошелек. — Золотом,
Не спеша. Ходжа Насреддин развязал свой мешок, достал китайскую книгу, уселся на коврик.
Вельможа смотрел издали давящим пристальным взглядом.
Купец дрожал от нетерпеливого волнения.
— Скорее, — стонал он, изнемогая. — Что же ты медлишь, гадальщик!
Ходжа Насреддин не ответил ему, углубившись в книгу. На самом же деле он следил за суетливым ползанием по книге божьей коровки с красной спинкой, украшенной белыми крапинками. "Скажу, когда улетит…" А коровка не собиралась улетать и все ползала, кочуя с одной страницы на другую, потом забралась под корешок и, видимо, сочла полезным для себя там вздремнуть, в уютной темноте.
Купец хватался за сердце, стонал, дрожал, теряя прямо на глазах округлость щек.
Ходжа Насреддин неумолимо безмолвствовал.
Наконец божья коровка выползла на свет, раздвинула нарядные щитки на спине, высвободила смятые смуглые крылышки, расправила их — и полетела.
Только тогда Ходжа Насреддин торжественно возгласил:
— Книга говорит, о купец, что кони вернутся к тебе в том виде, который им присущ от природы… Купец возликовал.
— Кони твои, о купец, — продолжал Ходжа Насреддин, — находятся в старой каменоломне, близ слободы Чомак. Надлежит спуститься в каменоломню с восточной стороны, пройти двадцать шагов и там, в пещере направо…
Он еще не договорил, а конюхи менялы от одного конца моста и стражники вельможи — от другого со свистом и гиканьем, обгоняя друг друга, вынеслись на дорогу.
Толпа раздалась перед ними, пропустила — и сомкнулась опять.
Всадники скрылись.
Пыль, поднятая конями, отплыла по ветру.
Наступило затишье
Вельможа и купец стояли рядом, но смотрели в разные стороны, волнуемые каждый своими надеждами.
Многотысячная толпа молчала.
В тишине Ходжа Насреддин отчетливо слышал плеск и журчание бурливой воды под мостом, а сверху — пронзительные крики ястреба, что, распластав крылья, одиноко стоял в синем небе, словно покоясь на воздушном столбе.
От моста до слободы Чомак считалось немногим больше восьми полетов стрелы.
Прошло полчаса, — время было всадникам вернуться.
В толпе началось нонемногу движение, говор, смех.
Меняла истомился вконец, каждый звук заставлял его вздрагивать.
Вельможа, наоборот, хранил надменную невозмутимость, только пристукивал время от времени высоким каблуком по каменным плитам.
С
— Едут!
И все кругом закипело; в толпе образовался широкий свободный проход, и в противоположном конце его Ходжа Насреддин увидел возвращающихся всадников.
Но арабских коней — ни белого, ни черного — с ними не было.
Ходжа Насреддин даже не успел удивиться как следует, — стражники схватили его и поволокли.
— Подождите, подождите, во имя аллаха! — надрывался меняла. — Кони были там, в пещере, вот — моя уздечка, что подобрали там! Отпустите гадальщика, он близок к истине!
Гадальщик действительно был близок к истине, — слишком даже близок, по мнению сиятельного вельможи.
Тщетно кричал и вопил купец, — стражники не остановились, не убавили своей воузилищной рыси. Ходжа Насреддин сразу сделался в их руках маленьким, жалким и обрел вид преступной виновности, как, впрочем, любой, которого тащат в тюрьму; последнее, что видел он на мосту, было: вельможа, надменно закинувший голову, купец, надрывающийся перед ним в криках, и чуть в стороне — главный конюх купца с посеребренной уздечкой в руке.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Кокандская подземная тюрьма, "зиндан", находилась у главных ворот дворцовой крепости, с наружной стороны, — обстоятельство, указывающее на глубокую мудрость ее созидателей. Помести они тюрьму с внутренней стороны — и все заботы о прокормлении многочисленных преступников легли бы на ханскую каз-иу; будучи же удаленной за пределы дворцовой крепости, тюрьма не отягощала казны, преступники кормились сами, чем бог пошлет: имевшие семью принесенным из дому, остальные — подаянием сердобольных горожан.
Тюрьма представляла собою закрытый ров с тремя отдушинами, из которых всегда восходил теплый смрад; вниз вела крутая лестница в сорок ступеней; наверху, перед входом, неизменно бодрствовал тюремщик, либо сам Абдулла Бирярымадам — Абдулла Полуторный, прозванный так за свой великанский рост, — мрачный, жилистый детина, никогда не расстававшийся с тяжелой плетью, либо его помощник, свирепый афганец, губастый и низколобый. Афганец не носил плети, зато все его пальцы на сгибах были покрыты ссадинами от зуботычин.
На этих двух и были возложены все заботы о преступниках, включая их прокормление. У входа в тюрьму всегда стояли две корзины для подаяния пищи и маленький узкогорлый кувшин для денег. Собранным подаянием тюремщики распоряжались полновластно: деньги и что получше из пищи брали себе, а преступников кормили остатками. С утра до вечера из тюремной глубины неслись к прохожим мольбы о хлебе, стоны, рыдания, сменявшиеся криками и воплями, когда Абдулла со своей плетью или его помощник со своими намозоленными кулаками спускались вниз.