Повесть о красном галстуке
Шрифт:
Бондаренко одной рукой придерживал скользкую корму, другой сильно загребал воду. Разбухший челн был тяжелым, и усилий одной руки было явно недостаточно.
Наконец толкнулись в противоположный песчаный берег.
— Приехали. Подъем, капитан! — Бондаренко вышел из воды. Следом за ним Юра.
Оба сделали несколько шагов, как вдруг из ближних кустов раздалось негромкое, но требовательное:
— Руки вверх!
Щелкнул затвор.
Юра и Бондаренко обернулись на голос и тут же зажмурились. Яркий луч фонарика ударил
— Что молчите? Кто же вы?
— Свои.
— Свои, говоришь, а где документы?
— Какие документы? — переспросил старшина.
Юра впервые услышал в его голосе растерянность.
— Дядя Ваня, у нас же есть документы. Партбилет и березовая кора с танками и пушками.
— Погоди, сынок. Слушайте, товарищ, я не вижу вашего звания, но очень прошу срочно доставить нас к командиру.
— Может, самолет вызвать и прямо в Москву, а?
— Дело, о котором я должен доложить, серьезное. Нельзя упускать момент.
— Да не сердись ты, старшина. Мы за вами давно наблюдаем. И фашистов на прицеле держали, к вам не подпускали. А где третий? Вас же трое было.
— Там остался. Навсегда!
— Понятно… Вы подождите здесь, а я майору доложу. Соболев!
— Слушаю, товарищ лейтенант.
— Уведи гостей, чтоб не видно было.
От кустов отделилась высокая фигура Соболева.
— Пошли!
— Ну вот и добрались мы до своих. — Бондаренко потрепал Юру за жесткий вихор. — Доволен?
— Еще бы! — обнял он старшину.
…Соболев привел их на небольшую полянку. Здесь кружочком сидели несколько бойцов и тихо переговаривались.
— Теперь, Юра, снимай рубашку, я отбинтую нашу картинку. И партбилет верни, не намочил его?
— Нет, не должно.
Юра вернул партбилет и снял рубашку. Бондаренко никак не мог развязать узлы.
— Братцы, ножичек есть у кого? Свой был, да на той стороне остался. Здесь такое дело прикручено, а узлы затянулись, развязать не могу.
Один из бойцов протянул нож и спросил:
— Что же такое у пацана привязано, если не секрет?
— Ты бы лучше вместо вопросов пожевать дал. Два дня во рту маковой росинки не было. Я-то, ладно, потерплю, а вот парнишка совсем ослаб.
— Извини, друг, я сейчас.
Бондаренко срезал узлы, отбинтовал березовую кору:
— А ну, хлопцы, посвети, у кого огонек имеется.
Высокий усатый боец чиркнул спичкой, загораживая ее свет:
— На, держи, да чтоб на той стороне не заметили, а то сразу шарахнут. Там тоже не спят, на нас поглядывают.
Бондаренко взял горевшую спичку, прикрыл широкими согнутыми ладонями, стал внимательно рассматривать чертеж. Все было в порядке. Вода коры не коснулась.
— Ну чего там интересного нашел, старшина?
— Хочешь посмотреть? На, но только осторожно, за углы держи, чтоб не смазать.
Над корой нагнулись несколько человек.
— Слушай, старшина, и это все против нас расположено?
— А
— Молодец парнишка, понятно обстановочку срисовал. Да вы переоденьтесь. Ребята, у кого есть из одежды что, давай сюда.
Кто-то полез в вещмешок, кто-то сходил куда-то, и у ног Юры и Бондаренко появились гимнастерки, брюки, нижнее белье.
Они переоделись. Хоть и лето, и вода в реке теплая, а все-таки плохо ночью быть в мокрой одежде. К ним подошел еще один боец, от него резко пахло луком, борщом.
— Ну кто здесь с той стороны?
— Сюда, Серега, неси. Вот они.
Старшина аппетитно жевал говядину, шумно запивал чаем и рассказывал о скитаниях своей группы: коротко, без прикрас.
Юра ел молча и устало прислушивался, что говорил Бондаренко, словно тот рассказывал о ком-то другом, очень близком и знакомом. Неудержимо клонило ко сну. Юра привалился к широкой спине старшины, почувствовал тепло и задремал. Под впечатлением воспоминаний старшины приснилось ему ржаное поле, бой у железнодорожной насыпи, концлагерь, побег, смерть Николая.
Проснулся, потому что его настойчиво тормошили за плечи.
— Сынок, а сынок, очнись. Не стони. Лейтенант вернулся, к командиру вызывают.
Юра встал и тут же присел от нестерпимой боли.
— Что с тобой? — испугался Бондаренко.
— Нога. Не могу больше идти.
— А ну, покажи!
Юра снял ботинок и вытянул ногу. Бондаренко наклонился, лейтенант включил фонарик, и оба ахнули. По всей ступне расползся огромный сине-желтый нарыв.
— Тю! — поразился Бондаренко. — Как же ты терпел?
Увидев распухшую ногу, все удивлялись и советовали немедленно отправить Юру в госпиталь.
Мальчика подняли на руки, закутали в жесткую шинель и куда-то понесли. По дороге совали кусочки сахара, говорили добрые, ласковые слова.
На заботливых руках Юра снова заснул. Даже боль не в состоянии была пересилить великую силу сна.
Юре было все равно, куда его несли и зачем. Он был у своих, на душе было легко-легко, и хотелось только одного: спать, спать, спать.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Когда Юра проснулся и открыл глаза, то сразу зажмурился от яркого солнца и больничной белизны. В палате стояла тишина. На потолке и стенах — солнечные зайчики. Где он? Куда попал? Юра вспомнил вчерашний вечер и все понял.
В правой ноге ощутил нудную, тупую боль и, чувствуя сдавленность, догадался, что нога перевязана.
Юра повернулся, увидел стол, на котором, как чудо, стоял стакан молока, накрытый краюхой белого хлеба. В распахнутые окна врывался, теплый ветерок, шевелил тюлевые занавески, обдавал запахом полевых цветов. Вроде и не было войны, горя, трудностей, оставшихся позади, в тылу врага. Все это показалось Юре ужасным, прошедшим сном. Да-да, сном!