Повесть о лесах
Шрифт:
На верхней площадке вышки их встретил объездчик - веснушчатый, с русой квадратной бородой. На шее у него висел на ремешке бинокль.
К дощатому столу была приколота кнопками карта лесного района. Тут же стояли кувшин с молоком, берестяная кошелка с малиной и на платке лежали коржи из ржаной муки.
– Угощайтесь, - предложил объездчик.
– Малина наша, лесная.
– Спасибо, потом, - торопливо ответила Тата.
– Сначала посмотрим.
Она подошла к перилам вышки, села на нестроганый пол, обхватила руками колени и замерла. До самого
Анфиса села рядом с Татой. Океан хвои колыхался вокруг. Парили ястребы.
– "И нет конца лесам сосновым..." - неожиданно сказал Леонтьев.
– Не то я выбрал себе занятие. Мне бы объездчиком быть, лесовиком!
Объездчик засмеялся, а Баулин тотчас сказал:
– Ну что ж, пожалуйста! У нас временно есть свободное место.
– На девятом кордоне, - подсказал объездчик.
– Заместо Прохора Стерлигова. Он на операцию лег. Только там, на кордоне, глухомань, болота...
– А что ж!
– ответил Леонтьев.
– Пожалуй, сговоримся?
– Сговоримся, - согласился Баулин.
Анфиса думала о Коле. Через год он окончит Лесной институт и будет работать в таких вот местах. И, может быть, она... Анфиса покраснела. Что она? Выйдет за него замуж? Во всяком случае, она будет ему завидовать. Любит ли она его? Она не знала этого. Ей было только грустно, что Коля не сидит сейчас рядом с ней и не видит всей этой красоты. Это была жгучая грусть, отравленная сознанием, что даже если она попадет когда-нибудь с Колей в эти места, то все равно день будет, может быть, и прекрасный, но уже не этот, а совсем другой. А этот день ничем нельзя остановить, вернуть, пережить сначала.
Шофер закричал снизу, что пора ехать. Объездчик заставил девушек взять на дорогу по ржаному коржу. Коржи были пригорелые, но необыкновенно вкусные.
Лесничество стояло на большой поляне на берегу реки. Течения в реке не было, и казалось, что темная ее вода остановилась и чего-то ждет.
Баулин повел Анфису и Тату в комнату к Марии Трофимовне. На самом деле это была вовсе не комната, а отдельный домик в одну комнату. Она была такой чистой, будто ее только что прострогали рубанком. Внутри пахло стружками.
Анфиса и Тата сбегали к колодцу, умылись, поливая друг другу на руки. Тотчас к колодцу подошла строгая курносая девочка с куклой, уложенной в котомку, и долго рассматривала Анфису и Тату.
Потом, подумав, спросила:
– У вас мыло земляничное? Или детское?
– Детское, - ответила Тата.
– Дадите умыться?
– Бери, мойся.
Девочка тотчас положила куклу на бревно, шустро засучила рукава рубашонки и так ловко намылила все лицо, такую развела на нем пышную пену, что вся ее голова заиграла от солнца радужным блеском.
– Вот это девочка!
– засмеялась Тата.
А девочка, не смущаясь, с азартом плескала себе в лицо колодезной водой, фыркала и отплевывалась.
– Эй, Манька!
– раздался издали
– Утрись сейчас же, безобразница! Чего еще выдумала!
– Сейчас, маменька!
– пискнула в ответ Манька. С ее счастливого красного и мокрого лица крупными каплями сбегала вода.
– Вот спасибо! поблагодарила она, крепко вытерлась, подобрала куклу и ушла.
– Слушай, Анфиса, - сказала Тата, все еще смеясь, - что кругом за прелесть! Умирать не надо.
В комнате у Марии Трофимовны, где девушки приводили себя в порядок, над столом висел портрет Чайковского, а под ним - фотография крестьянской избы. На скамейке около избы сидела старуха - очень стройная, с красивыми большими глазами, повязанная черным платком.
Анфиса почему-то подумала, что фотография этой старухи висит рядом с Чайковским неспроста.
За обедом у Баулина Анфиса спросила его, кто такая Мария Трофимовна и что означают эти два портрета - Чайковского и красивой старухи, висящие рядом в ее комнате.
– Мария Трофимовна - лаборантка в нашем лесничестве, - ответил Баулин.
– А вы, оказывается, проницательная девушка! Сразу догадались, что тут кроется тайна. Да, собственно, тайны-то никакой и нет. Эта старуха мать Марии Трофимовны, Аграфена Тихоновна Самойлова. Тверская крестьянка. Мария Трофимовна вся в нее: и глаза такие же, да и строгость, как она сама говорит, у нее материнская. Сейчас Аграфена - бригадирша у себя в колхозе, в Калининской области. А ей уже шестьдесят лет, не меньше. Она дочь лесника, да и ее муж, отец Марии Трофимовны, был тоже лесным объездчиком. Так что у Марии Трофимовны пристрастие к лесному делу наследственное. Сейчас Мария Трофимовна как раз там, у матери. Уехала в отпуск.
– А Чайковский при чем?
– спросил Леонтьев.
– Это у них в семье вроде предания. Отец Аграфены служил лесником рядом с усадьбой, где Чайковский жил как-то летом. Чайковский часто заходил к отцу Аграфены. Тогда ее еще звали попросту Феней. Феня каждый день приносила Чайковскому кувшин, а то и два земляники. Заметили на фотографии сережки? Это Чайковский подарил Фене. Мария Трофимовна говорит, что в каждой сережке - по небольшому алмазу. Аграфена надевает эти серьги только по праздникам. Будто Чайковский увидел Феню во время слепого дождя... знаете, когда дождь при солнце. На ушах у Фени блестели капли воды. Чайковскому это очень понравилось. Он пообещал подарить Фене такие же сережки, как эти дождевые капли. И выполнил свое обещание.
– Романтическая история!
– заметил Леонтьев.
Анфиса вспомнила рассказ своего отца о том, как Чайковский пытался спасти от уничтожения лес. Может быть, это и случилось как раз в тех местах, где произошла история с Феней и сережками?
После обеда пошли в лес, в сторону девятого кордона, где собирался поселиться Леонтьев. И он и Баулин говорили об этом как о деле решенном, но девушки никак не могли поверить, что Леонтьев всерьез будет работать объездчиком. Леонтьев даже рассердился: