Повесть о Микки-Маусе, или записки Учителя
Шрифт:
Это было довольно трудно, потому что рассказать предстояло о чувстве счастья, некогда пережитого именно как по сути физическое ощущение, а для этого было необходимо сконцентрироваться, чтобы хоть в малой степени пережить это вновь – ведь иначе никак не получится убедительного рассказа! – а у меня на это уже менее трёх минут, да ещё и минуты эти – гарантировано самим Микки-Маусом – последние в моей жизни, и вместо того, чтобы хоть в эти самые последние минуты пожить наконец какой-то полной жизнью, я почему-то должен, мучаясь и нервничая, вспоминать о том, как я был счастлив, да ещё и конкретно о втором разе, хотя, если б не это досадное недоразумение, я бы может с большей охотой
– Номер Пилота! Быстро! – завопил вдруг благим матом Микки-Маус и принялся лупить меня по щекам, будто я только что был без чувств.
– Какого пилота?
– Того, что сейчас в тебе говорил! Быстрее! Мы ещё можем поймать его! – кричал Микки-Маус, продолжая трясти меня за плечи и нет-нет, да бить по щекам.
Вдруг промелькнули те самые два роковых мгновения…
Одно из них было мгновением Всеобъемлющего Грохота и Абсолютного Света, а второе было мгновением Абсолютной Тьмы, Пустоты и Безмолвия…
В мгновенье же следующее всё стало опять точно так же, как было всегда, то есть два мига назад.
Мы с Микки переглянулись. Он улыбнулся первым. Первым же и заговорил:
– Я знаю, о чём сейчас ты подумал. Ты среди прочего скорей всего вспомнил, как три минуты назад я сказал тебе, что через три минуты Быдло налетит на нас, как цунами, как Гог и Магог, и от нас не останется ни крупицы ни плоти, ни духа, а сейчас вроде мы сидим с тобой и беседуем, как будто ничего не произошло.
Я кивнул.
– Должен тебя, хочешь, расстроить, хочешь – обрадовать… Всё-таки всё свершилось!.. Те два мгновения и были нашим Абсолютным Концом. Могу тебя поздравить: нас действительно больше нет. Да, конечно, ты сейчас, наверное, думаешь, что раз это так, а это именно так, то, стало быть, во-первых, в этом нет ничего страшного, а во-вторых, это уже не раз происходило с каждым из нас, и несмотря на то, что думая так, во многом ты прав, всё-таки ты неправ. Да, нас больше нет. Да, в этом нет ничего страшного, но… это так только лишь потому, что все страхи остались там; там, где мы оба были когда-то живы; там, где ты ухитрился всё-таки проебать те последние три минуты своей жизни, когда ты мог рассказать мне о том, как во второй раз был совершенно счастлив… Нас обоих больше нет. Нет тебя, который мог бы об этом мне рассказать, и нет меня, который действительно хотел тебя выслушать…
Он замолчал. Я тоже чувствовал, что что бы я сейчас не сказал, это будет не то.
Наконец он встал и, протягивая мне руку, сообщил, уже без своей коронной лукавой ухмылки:
– А в том, что дальше всё будет как прежде, и ничего страшного не произошло, ты всё-таки самым роковым образом ошибаешься…
И я тоже протянул руку ему навстречу, по-прежнему не чувствуя себя в силах что-либо произнести вслух. Руки наши встретились, сжали друг друга, обняли друг друга всем своим телом, телом наших ладоней и…
– Видишь, как хорошо, что у тебя наконец появилась возможность выспаться! – шепнула Русалочка № 2 Пилоту № 13, который раньше был Пилотом № 12, но к этому моменту успел потерять себя снова.
– Ну хорошо! – сказал Пилот № 13 Русалочке № 2, – Я скажу то, о чём из хорошего к тебе отношения все эти годы молчал, жалея тебя, никчёмную дуру, отравившую всю мою жизнь!..
Русалочка № 2 напряглась и попыталась отстраниться, но Пилот № 13 взял её обеими руками за бесстыжее лицо и продолжал
– Ты вспомни; нет, ты вспомни, вспомни, как я был мальчиком, лежащим на берегу Балтики; я лежал на животе, ногами в сторону горизонта, и море ласково набегало на меня своими слабосолёными балтийскими волнами. Ты уже тогда лгала мне! Ты лгала мне, что ты – немая. Я был маленький мальчик, а ты была уже сформировавшейся сукой! Как ты смела лгать мне? А? Я тебя спрашиваю! Ты лгала, лгала мне, что ты немая! Зачем ты лгала мне, маленькому мальчику с добрым сердцем? А? Зачем ты лгала мне? Ты думала, уже тогда будучи законченной сукой, что у меня сердце, как и у тебя, из собачьего дерьма и, поняв, что ты не любишь меня, хоть и нуждаешься в моей опеке и помощи, я сразу брошу тебя, как несомненно на моём месте поступила бы ты, если бы я нуждался в тебе? Так? Отвечай, это так? Что ж ты молчишь? Ведь мы же оба знаем, что ты не немая! Когда каждый вечер ты без умолку несёшь мне какую-то полную хуйню – всегда одну и ту же! Новую ты придумать не в состоянии! Тебе тупо не хватает на это мозгов! – ты же не делаешь вид, что ты немая! Хотя там это было бы как раз к месту! Что ж ты молчишь теперь?..
Вместо ответа Русалочка № 2 сначала зарыдала, а потом, схватившись за сердце, и вовсе бухнулась в обморок.
По дороге в обморок она ударилась головой об угол стола, а потом ещё со всего размаху об пол. Так что её дорога в обморок оказалась в прямом смысле дорогою на тот свет.
Пилот № 13 стоял над трупом Русалочки № 2 и ровным счётом ничего не понимал.
В этот самый момент в дверь квартиры позвонили.
«Откройте! Полиция!» – донеслось с той стороны.
«Картина ясная!, – сказали те же люди, а это действительно были полицейские, через пару минут, бегло осмотрев место происшествия, – Банальный кухонный бокс со смертельным исходом».
– Я не убивал! Я не убивал! – закричал Пилот № 13.
– Не волнуйтесь, следствие разберётся! – было ему ответом.
– А ты думал, какая я? – спросила Ольга Велимировна, поглаживая меня внизу живота. Я в это время поглаживал её грудь.
– Я не верю, что это происходит на самом деле. – сказал я вместо ответа, – Я всю жизнь хотел тебя. И я внутри весь дрожу; каждый раз, когда говорю тебе «ты». Я снова хочу тебя. Я ничего больше не хочу, кроме того, как хотеть тебя снова и снова. Я хочу всегда быть с тобой, всегда быть в тебе. Я хочу, чтобы эта ночь никогда не кончалась.
– Да… у «этого» не может быть продолжения. – согласилась со мной моя Ольга; моя на эту единственную ночь, у которой не может быть продолжения.
Мне хотелось сказать вслух «Господи, ну почему это так!», но я знал, что этого нельзя говорить. И вообще всё, что проносилось у меня в голове в качестве вариантов для произнесения вслух, казалось мне глупостью. Поэтому я молчал.
«Какая странная штука секс… – думал я, – Вроде, с точки зрения биологии, это нужно для продолжения рода… Но у нас с Ольгой точно не может быть никаких детей. У неё уже взрослый сын. У меня дочь и сын. Маленькие. И никто никогда вообще не должен знать об этой ночи, у которой не может быть никогда продолжения. Да и сама она, эта ночь, нереальна, невозможна, не существует… в этом Времени. Но я никогда никого так не хотел, и я никогда ни с кем не был так счастлив физически, ни с кем я не чувствовал себя настолько Одним. Почему этого никогда не может быть с теми, с кем могут быть дети? Впрочем, тут всё прозрачно. Какие могут быть дети у тех, кто – Одно? Чтобы были дети, надо быть разными, бесконечно разными и чужими. Чем дальше друг от друга родители, чем меньше они – Одно, тем лучше у них получаются дети».