Повесть о моей жизни
Шрифт:
Францу Лерлу, когда я поступил в гостиницу, было лет тридцать. Он приехал в Петербург примерно в 1911 году прямо из Африки, из Каира, где работал у путешествовавшего там баварского короля в числе его многочисленной прислуги. К концу путешествия он взял у короля расчет и приехал в Петербург учиться говорить по-русски. До этого он работая в Германии, Франции, Италии, Испании, после Петербурга собирался поработать в Варшаве. Он говорил на немецком, французском, английском, испанском и итальянском языках. Поскольку его родиной была Богемия, то есть Чехия, то он знал и чешский, а за два года жизни в Петербурге
Франц был худощав, среднего роста, с жидкими светлыми волосами и слегка выпяченной нижней губой. У него был веселый, добродушный характер и не было никакой заносчивости перед товарищами, что нередко замечалось у других служащих-иностранцев.
В начале 1914 года Франц решил поехать к себе на родину и некоторое время поработать в курортном городе Карлсбаде (по-чешски Карловы Вары), затем переехать во Францию и поработать на Французской Ривьере в Ницце. Он списался о работе с владельцем гостиницы «Ганновер» в Карлсбаде господином Лешнером, и тот предложил ему привезти с собой русского мальчика, чтобы привлечь в ресторан отеля русских курортников. Франц предложил моему брату Иле отпустить меня с ним года на два-три, чтобы я смог на практике научиться говорить по-немецки и по-французски. Мой брат обрадовался такой возможности, так как верил Францу, что он меня не бросит на произвол судьбы, и посоветовал мне ехать с Францем, тем более что я был не первый из мальчиков, едущий из гостиницы за границу.
Итак, побывав в своем родном селе и попрощавшись с отцом, мачехой и всеми родными и взяв в Петербурге заграничный паспорт, 18 марта 1914 года я с Францем отправился в Австро-Венгрию, в состав которой входила тогда Чехия, а вместе с ней и город Карлсбад.
За границей
Первые впечатления
В Австрию мы поехали через Германию, потому что так было ближе до Карлсбада и, кроме того, мы могли остановиться на пару дней в Берлине, поэтому и билеты были взяты только до этого города.
Поезд отошел вечером с Варшавского вокзала. Утром мы были в Ковно (Каунасе). Днем прибыли на пограничную с Германией станцию Вержболово. После проверки документов русскими жандармами и небольшой задержки на станции, во время которой мы успели в последний раз съесть в ресторане по русскому обеду, наш поезд медленно прошел по мосту через реку Неман, и мы очутились на германской станции Эйдкунен. Здесь и железнодорожники и жандармы — все были одеты по-другому, кругом слышалась чужая речь, виднелись надписи на немецком языке и бросался в глаза черный германский герб — орел с одной головой.
Тут же на станции, в пограничной таможне, осмотрели чемоданы с нашими вещами, в которых ничего недозволенного для ввоза в Германию не оказалось.
Затем мы в особой кассе разменяли немного русских денег на германские. Одна германская марка стоила тогда 48 копеек. Потом за чистым деревянным столом без скатерти выпили по первой кружке немецкого пива. При этом я заметил, что официант поставил кружки не прямо на стол, а подложил под них белые, вроде блинов, картонные кружочки, чтобы от кружек на столе не осталось следов пива.
В это время подали
Уезжая из Петербурга, Франц купил на память о России хорошую балалайку с футляром, на которую сразу же обратили внимание наши спутники по вагону и стали просить что-нибудь сыграть. Я сыграл им «Ах вы, сени мои, сени…», «Коробочку», «Ах, зачем эта ночь…» и еще что-то из своего небольшого репертуара, а они слушали, улыбались и повторяли: «Scho"en, scho"en!»
Уже в дороге Франц стал заниматься со мной разговорной практикой. На какой-то станции, где была пересадка, он велел мне спросить у дежурного по вокзалу: «Wann geht der Zug nach Berlin?»
На следующую ночь мы должны были сделать пересадку в Лейпциге. Франц увидел, что я везу с собой в картонке старомодную шляпу-котелок, которую я хотел носить в Австрии, и велел мне оставить ее в вагоне. Я так и сделал. Это заметил проводник и погнался за нами, уверяя, что мы забыли вещь, но мы не оглянулись, и котелок так и остался у него.
Еще день мы ехали по Германии. Я с интересом смотрел на поля и леса, на деревни и хутора немцев. Все это так не походило на Россию. Я испытывал радость, что мне представилась возможность посмотреть на другие страны. На Франца я вполне полагался, как на брата.
В полночь мы должны были приехать в Берлин. Франц показал мне на висевшую на шнурке книгу «Путеводитель по Берлину» и велел мне выбрать гостиницу для ночлега. В книге на разных языках рекламировались гостиницы, рестораны, магазины и т. п. Я прочитал на русском языке: «Гостиница „Петербург“. Говорят по-русски. По желанию самовары. Пять минут ходьбы от вокзала. Максимиллианштрассе, 8».
— Вот мы туда и пойдем, — одобрил Франц.
Вот и Берлин.
Поезд вкатился под крышу вокзала Фридрихштрассе. Быстро сдав багаж на хранение, оставив у себя только балалайку и небольшой чемодан, мы зашагали через площадь, оба в русских зимних пальто и шапках.
— Русские, русские! — услышали мы раза два за своей спиной, видимо, это приветствовали нас соотечественники. Мы прошли уже порядочно по Фридрихштрассе, но Максимиллианштрассе все еще не было видно. Мы спросили прохожего. Он сказал:
— О, это еще не близко.
— Вот тебе и пять минут ходьбы от вокзала, — заметил я Францу.
Он ругнулся в адрес «этих пруссаков», которых, как видно, не любил. Наконец мы пришли на Максимиллианштрассе и позвонили у дверей невзрачной гостиницы.
— Спроси по-русски, есть ли у них свободный номер на двоих, — толкнул меня Франц, когда нам открыл заспанный швейцар. Я спросил. Швейцар замотал головой и сказал: