Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
– Кататься все поедут?
Взрослые испуганно переглянулись, а дети завизжали от радости и повисли на нём.
– Одевайтесь потеплее, а я в санях подожду, – но за ним уже неслись, запахивая на бегу шубки, дети. Пока Маша одевалась, тётя Тоня зря времени не теряла. Обойдя сани с другой стороны и уперев руки в бока, она грозно двинулась на Грида.
– Чего удумал, шалопай! Покататься ему… Я вот тебя сейчас как прокачу!
– Растеряешь детишков-то по дороге, – прошамкала беззубым ртом старенькая Лукерья, прабабушка
– Не растеряет, – Маша, успевшая одеться и выйти во двор, пришла на помощь, – я с ними поеду. Да вы не волнуйтесь, мы недолго, вокруг деревни прокатимся – и всё.
– Так, если с Вами, то пускай, пускай… – одобрительно закивали родители.
– Ребятишкам радость… Вам-то мы доверяем, Марья Александровна…
Маша уселась в сани, крепко прижав к себе детей. Вспыхнули золотые искорки в карих диких глазах, взметнулась из-под полозьев снежная искрящаяся пыль, и полетела красавица-Белянка по скрипучему, накатанному санному следу, мимо дремлющих домов, сверкая елочной мишурой в развевающейся гриве.
Вот и околицу миновали. Притихли ребятишки, завороженные открывшейся перед ними сказкой. Искрилось в лунном свете белое царство безмолвия, крепко спали деревья, укрытые снежным покрывалом, и снилась им Жива-Весна [1], и лишь бубенчик под дугой пел, не умолкая, да поскрипывала под широкими полозьями снежная дорога.
Какой век, какое время на дворе? Сто веков тому назад… а может, вперёд… пролететь птицей над снежными просторами да над лесными чащами – ничего не изменится здесь. Вековые сосны да ели будут окутаны снегом, околдованы зимней дрёмой… И будет им сниться Жива-Весна.
А между тем показалась околица деревенская, только теперь уже с другой стороны. Вот и поворот знакомый, а вот и школа светится праздничными огоньками гирлянд.
– Получайте ваших чадушек целыми и невредимыми! – Дед Мороз помог высадиться детям из розвальней и протянул руку Маше. – Ну, всё получилось? Как обещал, Марья Александровна…
Не отнимая руки, – не хотелось ей отнимать руку, да и теплее было озябшей её руке в большой ладони, – Маша улыбнулась:
– Спасибо, Володя. Если бы не ты, не было бы у детей такого праздника. Они этот Новый год на всю жизнь запомнят.
– Я тоже, – заплясали золотые искорки,.. – я тоже на всю жизнь… С Новым годом, Марья Александровна, – сказал громко, почти прокричал – увидел, что люди прислушиваются. Вскочил в розвальни, – и только пыль снежная взметнулась из-под полозьев, – умчался в непроглядную ночь, словно и не было чарующей сказки, им придуманной и подаренной. Только бубенчик заливался вдалеке перезвоном, и всё дальше становился звук его, всё глуше.
Этой ночью Маша долго не могла уснуть, всё ворочалась, вздыхала… Даже тётя Тоня проснулась:
– Машенька, не простыла ли? Может сушеную малину заварить?
– Странный он, правда?
– Да ты, девонька, влюбилась никак? – ахнула тётя
– В нём столько хорошего, только никто этого не видит. А если и оступился человек, так что теперь… Может он и сам жалеет, что таким был.
– Может, милая, может… Давай-ка спать – утро вечера мудренее. А там, – на свежую головушку и поговорим.
Ранним утром, когда Заря-Живана [2]только-только зарделась, а из печных труб в соседских избах повалил дым, смешиваясь с низко нависшим, тёмным небом, заторопилась Антонина Тихоновна на другой конец деревни. Пахло свежевыпеченным хлебом, парным молоком и ещё чем-то необъяснимо родным, исконно-русским, домашним. Она подошла к большой, добротной ещё избе с покосившимся крыльцом и стукнула в маленькое окошко.
– Натаха! Вовка! Спите что ль?
В сенях сразу зажёгся свет, и дверь отворилась.
– Тончика? – заспанная грузная женщина с удивлением смотрела на раннюю, незваную и уж точно – нежеланную гостью.
– Вовку покличь, – сухо велела гостья, – в избу не пойду, пускай ко мне выйдет. Или он опять по электричкам шляется?
– Дома он, дома… Я сейчас, – засуетилась Натаха, и через несколько минут в сени вышел Грид.
– Чего тебе с утра пораньше не спится, тётка Тончика?
– А вот чего, – тётя Тоня скрестила руки на груди извечным охранительным жестом, – ты девке-то голову не морочь! Не ровня она тебе, шалопай, не по Сеньке шапка!
– Тебе-то что? Она дочка твоя? А может – внучка, а?
– Молчи, анчутка! Не по себе дерево срубить надумал, ох не по себе.
– Может, я по-другому жить решил… По-человечески.
Промелькнуло в его глазах что-то настоящее, похожее на правду, промелькнуло на миг, и блеснули слёзы.
– Далеко тебе ещё до человека, ох как далеко, – вздохнула тётя Тоня, – и до Маши далеко, дойдёшь ли? Сил-то хватит с пути не свернуть?
– Дойду! – тряхнул гривой Грид.
– Вот потом и поговорим. А пока – не тронь!
– Иди отсюда, защитница, сам разберусь!
Но после этого разговора он исчез, и больше около Маши его никто не видел. Тётя Тоня, зная настырный нрав парня, со дня на день ожидала, что он объявится, но даже и она ждать перестала.
А Маша надеялась, что он зайдёт в школу или на улице её встретит, но пропал куда-то Грид – как в воду канул.
Пролетели зимние каникулы, а с ними и остаток января мелькнул – как один день.
Прошёл февраль. Зима шла на убыль, всё жарче пригревало днём солнце, все темнее становился снег. А когда подули тёплые ветра, разрывая в клочья снежное зимнее покрывало, обнажились чёрные, влажные островки сонной земли – проталины. И сразу появились важные, большие, тёмные грачи…