Повесть о Платоне
Шрифт:
Об их страхе перед погребением заживо уже было сказано, однако следует добавить, что ему сопутствовало ощущение греховности и зла — ощущение настолько сильное, что многие американцы считали себя бесповоротно проклятыми и осужденными. Все мысли этих людей были сосредоточены на смерти. Почему такой зажиточный и родовитый народ оказался столь беззащитен перед болезненным страхом, почему они предпочитали жить среди многочисленных проявлений мрака и упадка — на эти вопросы еще предстоит ответить. Высказывалось суждение, что они страдали некоей всеобщей наследственной болезнью, заставлявшей их, в частности, избегать яркого света и почти неотлучно находиться в стенах своих особняков. Но можно дать и другое объяснение.
Позвольте
Все данные, таким образом, свидетельствуют о том, что американцы считали Время неотъемлемым элементом своего существования. В тексте приведен некий тост или хвалебное слово в честь этого божества с рефреном: «Время, господа, прошу вас!»[15] Возможно, оно было видимым существом. Я уже привел слова поэта о «летучем Времени», наводящие на мысль, что они видели некие крылатые или быстро проносящиеся фигуры; этим могут объясняться неоднократные упоминания о «приглушенных» или «тихих неясных» звуках, которые можно интерпретировать как шорох шагов или шелест крыльев. Тут я должен признать, что упоминание о замешательстве, боязни и задумчивости, которые вселяет в людей Время, производит на нас самих интригующее впечатление. Американцы испытывали в его присутствии страх, и его «полет» заставлял их погружаться в беспокойные размышления. При этом, хотя Время ни в коей мере не было для людей благодетельным, они верили, что в каком-то непонятном смысле оно составляет часть их тела. Например, биение человеческого сердца сравнивается со звуками, «которые производят часы, укутанные ватой». Отметим еще упоминание о «стрелках», которые, по-видимому, были угрожающе направлены в лицо обладателю часов.
Другое место в «Рассказах» предвосхищает открытия гораздо более поздней поры. Описав особняки американцев, автор высказывает предположение, что эти великолепные жилища «лепят судьбы» их обитателей; им свойственна некая «особенная атмосфера», которая действует на живущих в доме людей как «неодолимая и грозная сила». Любопытно, не правда ли? Этого историка минувших дней легко принять за пророка! Несколько дальше читаем вот что: «Мне давно поперек горла встала эта жизнь и наш девятнадцатый век. Убежден, что все идет как-то не так»[16]. Задумайтесь об этих словах, о силе вложенного в них ощущения беды и обездоленности. В заключительной фразе горечи еще больше: «Пусть меня забальзамируют лет на двести». Здесь, конечно, пафос смешан с иронией. Если бы Поэт и вправду ожил двести лет спустя, его по-прежнему окружала бы эпоха Крота во всей своей безрадостной силе. Но его произведение доказывает, что, несмотря на все убожество и гнет, даже тогда случались прозрения и проблески, позволявшие заглянуть в иную жизнь, которой суждено было ярко воссиять в эпоху Чаромудрия. Благодарю вас.
12
Платон. Благодарю тебя. Кажется, им поправилось.
Душа. Великолепное выступление.
Платон. Но верно ли сказанное?
Душа.
Платон. В Академии меня учили вызывать образы, но я был плохим учеником.
Душа. Нет. Ты просто другой. Я с самого начала это увидела. Даже ребенком ты отличался от всех. Ты предпочитал одиночество. Отказывался играть с осколками зеркал.
Платон. Я был такой урод…
Душа. Нет. Это был страх. Когда надо было танцевать с другими детьми в лабиринте, ты с криком кидался прочь.
Платон. Так действительно было?
Душа. Я неотлучно тебя сопровождала. И когда ты прятался в развалинах слоновьего замка[17], и когда оплакивал смерть наставницы.
Платон. Ее звали Евфрена. Это она привела меня в Академию. Это она показала мне книги.
Душа. Ты помнишь, как плакал?
Платон. Я помню, как пришел в Дом Умерших.
13
Добро пожаловать, малыш Платон. Добро пожаловать в Дом Умерших. Сюда пришла твоя наставница, когда конец ее стал близок. Одни горожане мягко и тихо исчезают, другие, прежде чем истаять, много столетий покоятся здесь в своих оболочках. Раньше мы думали, что в миг смерти тело лишается всякой памяти и всякого воображения; но недавно было доказано, что умершие видят сны. Они лежат здесь, и им снятся их былые жизни. Мы знаем это, потому что можем слушать их сновидения. Почему ты плачешь, малыш Платон?
14
Душа. И все же ты остался в Академии.
Платон. Долг удержал меня. Нет. Это был мой собственный выбор. Я хотел прочесть все старые книги. Я уже был не здесь. Я был там, в них.
Душа. Уютное положение.
Платон. Почему?
Душа. Там ты мог укрыться.
Платон. Ты ошибаешься.
Душа. Мне ли не знать?
Платон. Я хотел обрести себя.
Душа. Ты хотел обрести голос.
Платон. Нет. Я хотел обрести веру.
Душа. Печальное было зрелище. Ты с уверенностью считал себя правым, а других горожан неправыми. Ты верил в значительность прошлого.
Платон. Конечно. Но не ты ли убедила меня в том, что книги — достойный предмет внимания?
Душа. Возможно. Я не помню.
Платон. Души не нуждаются в памяти. Они вечны.
Душа. Прошу прощения. Признаю свою ошибку. Но когда они предложили тебе надеть балахон оратора, я молчала.
Платон. Это был мой выбор. Я поступил так из страха.
Душа. Перед кем?
Платон. Перед ними.
15
Платон с Пирожного Угла[18], ты получил балахон и маску оратора. Ты будешь говорить у всех ворот города. Какова твоя тема?
Я буду рассуждать о ранних веках земли.
16
Первую из эпох мы назвали эпохой Орфея; воистину то была весна нашего мира. То были дни, когда статуи, поддаваясь уговорам, оживали и сходили со своих каменных пьедесталов, когда духи рек и ручьев могли превращаться в деревья или поляны, когда из крови раненых героев в один миг вставали цветы. Даже боги то и дело становились лебедями или быками просто ради счастья преображения.