Повесть о прекрасной Отикубо. Записки у изголовья. Записки из кельи (сборник)
Шрифт:
Дочь моя сожалеет о том, что не имела счастья понравиться своему супругу».
Наградив посланца хёбу-но сё, Китаноката вручила ему письмо.
Вопреки всем ожиданиям, молодой супруг появился, лишь только начало смеркаться.
– Вот видите! – с торжеством вскричала Госпожа из северных покоев. – Если б дочь моя ему не понравилась, зачем бы он торопился! Просто теперь в моду вошло писать такие письма, а мы и не знали! – И она встретила зятя с большой радостью.
Синокими чувствовала себя смущенной, но поневоле вынуждена была выйти навстречу мужу. Говорил он нудно и тягуче,
Хёбу-но сё ушел затемно.
Весь этот день в доме тюнагона готовили пышный пир в честь третьей брачной ночи.
Старший зять куродо пожаловал в этот вечер особенно рано. Ему не терпелось завязать близкое знакомство с новобрачным, который был отпрыском знатнейшего рода и, по слухам, в фаворе у императора. Сам тюнагон тоже вышел из своих покоев и с нетерпением поджидал молодого зятя. Как только хёбу-но сё появился, его сейчас же провели в пиршественный зал и усадили на почетное место. Зал был освещен множеством огней. В их ярком сиянии можно было без труда разглядеть, каков собою зять. Маленькая узкая голова, щуплое тело… А лицо такое, словно его густо покрыли слоем белил. Огромный толстый нос с широкими ноздрями смотрит в небо.
Все присутствовавшие были поражены. По залу пронесся шепот: «Не он! Не он!» И вдруг поняли: «Да ведь это хёбу-но сё!» Раздался дружный смех. Но больше всех смеялся куродо. Громко стуча своим веером, он крикнул:
– Беломордый конек! Беломордый конек! – а потом встал со своего места и покинул зал.
Надо сказать, что в императорском дворце хёбу-но сё постоянно служил мишенью для издевок.
«Беломордый конек сорвался с привязи и прискакал во дворец», – потешались придворные.
И дома у себя, случалось, куродо, рассказывая о каком-нибудь смешном происшествии с хёбу-но сё, не переставал повторять: «Ведь родится же на свет такое чудище!»
Вконец озадаченный тюнагон был не в силах вымолвить ни слова. «Кто-то сыграл над нами злую шутку!» – думал он с огорчением и гневом, но в присутствии множества гостей вынужден был сохранять невозмутимый вид.
– Что это значит? Как вы посмели явиться в мой дом непрошеным? – начал он строго допрашивать хёбу-но сё. – Чем оправдать такой дикий поступок с вашей стороны? Извольте объяснить.
Хёбу-но сё начал, путаясь в словах, сбивчиво повторять то, чему его научил Митиёри.
Что говорить с дураком! Тюнагон встал и вышел, не предложив гостю даже чарки вина.
Между тем многочисленные слуги, не имевшие понятия о том, что произошло, рассыпались по разным комнатам, где было приготовлено для них угощение, и весело приступили к пирушке.
А пиршественный зал для знатных гостей опустел. Хёбу-но сё, соскучившись в одиночестве, отправился знакомым путем в покои Синокими.
Когда Китаноката узнала о случившемся, она точно разума лишилась. Тюнагон, гневно щелкнув пальцами, воскликнул:
– Вот до какого позора я дожил на старости лет! – и заперся у себя.
Синокими спряталась было за пологом, но
Куродо не пожалел язвительных слов:
– Зачем привели пастись сюда Беломордого конька? Людей, что ли, не стало на свете? Если это чудище поселится здесь в доме, то мне будет противно ходить сюда! И как только попал к вам этот болван? Все дразнят его «Дворцовой лошадкой»! Он на людях и показаться-то не смеет! Видно, что ваш прекрасный выбор сделан за глаза…
Саннокими стала уверять своего мужа, что и понятия ни о чем не имела. Она была глубоко опечалена несчастной участью своей младшей сестры. «Так, значит, хёбу-но сё послал такое нелепое письмо по своей непроходимой глупости! – думала Саннокими. – Бедная моя сестра!»
Нетрудно себе представить, что творилось в душе у Госпожи из северных покоев!
До самого полудня никто не позаботился о молодом супруге, не подал ему ни воды для умывания, ни завтрака. В покоях у Синокими было много прислужниц, но все они говорили: «Кому охота служить этому дураку?» – и не показывались, даже когда их звали. Пока хёбу-но сё спал крепким сном, Синокими успела хорошенько его разглядеть. Он был очень дурен собой, ноздри у него были широкие, как ворота, казалось, человек мог бы войти в одну ноздрю и выйти из другой. Во сне хёбу-но сё издавал громкий храп и подсвистывал носом. Не в силах вынести этого противного зрелища, Синокими потихоньку вышла из комнаты, но за порогом ее уже караулила Китаноката и сразу налетела на бедняжку с упреками:
– Если б ты с самого начала созналась мне во всем, если б ты сказала мне, что хёбу-но сё ходит к тебе потихоньку, то я уж как-нибудь сумела бы уладить дело без огласки. Но нет, ты молчала! Молчала, пока все не открылось, и когда же! На свадебном торжестве в честь третьей ночи. Какой ужасный скандал! Сколько стыда вытерпели мы, твои близкие! Кто сосводничал вас, а ну говори! – приступила к дочери с допросом Китаноката. Синокими, ошеломленная этим неожиданным обвинением, не находила слов для ответа и только заливалась слезами. Ведь она даже не знала, что этот человек живет на свете, но рассказ его, к несчастью, звучал так правдоподобно! Чем могла она доказать свою невиновность?
Ах, что теперь скажет насмешник куродо! «Нет на свете печальнее нашей женской доли!» – думала она.
А молодой зять все не вставал с постели.
– Жаль его, беднягу, – сказал тюнагон. – Подайте ему воды умыться, покормите завтраком. Если начнут говорить, что даже такой незавидный муж сбежал от Синокими, то это будет для нас наихудшим позором. Так уж, видно, ей на роду написано. Слезами делу не поможешь.
– Что такое? – рассердилась Китаноката. – Неужели мы так и отдадим наше дитя этому олуху?