Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2

Фортунская Светлана

На тот момент, поскольку мою помощь в посещении шкафа Домовушка отверг категорически, степень свободы у меня была достаточно высока — я был волен лежать на мягкой вышитой подушечке, размышлять о карме, Жабе, Рыбе, Чайнике…

О Чайнике — потому что Чайник, наш новый домочадец, стоял передо мной на столе и боязливо побулькивал. И жался к стеночке.

Домовушка, перед тем, как отправится за Лёней и Псом (и младенцем, разумеется), притащил Чайника и поставил на стол. И сказал:

— Ты, Кот, смотри! Только попробывай!

Будешь луплен, аки Сидора коза! — и умчался, топоча валенками.

«Попробывай», в смысле «попробуй» — это Домовушка намекал на валерьянку. В Чайнике валерьянка оставалась. И пахла.

Это, думаю я, была попытка натренировать меня на умение держать себя в лапах: я тут сижу. А она тут пахнет. А я не должен поддаваться своим кошачьим инстинктам. Я должен терпеть и крепиться. И не пытаться извлечь содержимое из Чайника. А она пахнет. Пусть очень слабо — за ночь повыветрилась, или же частично была Чайником употреблена. Но пахнет. А я тут сижу…

— Слушай, Чайник, — сказал я, — ты бы хоть носик к стенке отвернул! Дышишь тут на меня валерьянкой! Я же не железный!

Чайник что-то обижено булькнул, но повернулся ко мне задом.

Да, Чайнику с кармой не повезло. Привела его карма эта бездушная в нашу квартирку, попался он под мою неопытную лапу — и вот вам, пожалуйста, результат. И — заметьте! — я опять ни в чем здесь не виноват! Ворон, его премудрейшее преминистерство, со своими указаниями, ценными и руководящими; количество особей, попавших под воздействие магии; усталость после стольких событий этого многотрудного дня — нет, никак нельзя меня винить, никак! Все карма, одна только карма виновата!

Придя к такому выводу и окончательно простив себя, я изрядно повеселел. Меня уже не тревожили ни нарекания Ворона — да, я недоучка! А как я могу не быть недоучкой? Лада вон почти что сто лет магию изучала, а я всего-то года три, и то неполных!

И обида Домовушки больше не царапала мне совесть — подумайте, какая цаца! Темная магия ему померещилась! Тараканом я его назвал — тоже мне, оскорбление! Таракан он и есть, и происхождение у него тараканье. С каких это пор назвать таракана тараканом является оскорблением? Это простая констатация факта!

А люстра — я что ее, люстру эту, разбил? Не разбил. Я только немножко на ней покатался. А висюльки привесить — это же раз плюнуть, два раза в год мы это проделываем: снимаем, моем, а потом цепляем обратно.

И потом, я ведь тоже могу обидеться. А что? Меня не поняли! Меня незаслуженно обвинили в различных проступках, и даже в преступлении, а заслуженную похвалу — зажали! Полное право имею обидеться!

Но настроения обижаться у меня не было. А было настроение поваляться на подушечке, подремать после пусть не очень вкусного и не очень сытного, но питательного и полезного завтрака, расслабиться после напряженного рассветного бдения — шутка ли, перелопатить гору конспектов, исписанных круглым красивым,

но не всегда понятным почерком Лады! — даже, может быть, спеть что-нибудь милое и уютное, колыбельную какую-нибудь…

Ага, как же! Дадут тут подремать! Или спеть!

Чайник этот тут перед носом стоит, булькает и благоухает валерьянкой, Ворон по жердочке-насесту топчется взад-вперед, Жаб шебуршится в своей миске, бормочет что-то и шуршит новыми перьями, Петух, которого разбудили в неурочный час, поквохтывает и поклевывает что-то с пола…

А там и Домовушка прибежал, и голодный Пес за ним, и Лёня, с младенцем Егорушкой, в руке — у Лёни нашей теперь стали такие ручки, что Егорушка запросто помещался у нее на ладони.

Лёня была задрапирована в обрывки купального халата — один обрывок обернула вокруг бедер, а другой завязала на груди — типа топик без бретелек.

Домовушка сразу засуетился, собирая завтрак для Пса и Лёни — для Егора у него была уже подогрета бутылочка с молочной смесью. Я сказал:

— Эй, Домовой, убери Чайник у меня из-под носа! Он воняет валерьянкой!

Домовушка внимательно посмотрел на меня, всплеснул лапками:

— Ну вот, снова-здорово! Глазки окосели, в разные стороны глядят! Ворон, голубчик, твое премудрейшество, как же ты не доглядел-то?

— Забалдел наш котяра снова! — злорадно квакнул Жаб со своего подоконника. Злорадно, но и завистливо.

— Да он ни сном, ни духом! — возразил Ворон. — Я следил за ним — он смирно лежал на своей подушке и клевал носом.

— Он нанюхался, — сказал спокойный товарищ капитан Паук. — Есть такой способ употребления наркотических веществ.

Ай, да валерьянка! Позабористей анаши — для слабого котиного организма!

Однако вам никогда не догадаться, что сделали эти заботливые садисты потом.

Домовушка, этот запасливый Домовушка, порылся в своей аптечке (а у него не аптечка, а просто кладезь и сокровищница!) и вытащил ампулу с нашатырным спиртом.

И они разбили эту ампулу прямо перед мои нежным носом, и я так нанюхался, что три минуты из глаз моих текли слезы, а потом еще добрый час в глотке свербело, как при ангине.

Но им и этого показалось мало — «во избежание», как сказал Ворон, «рецидива» они намочили уксусом марлю, свернули ее в два слоя и замотали этой марлей мне морду.

— Терпи, Кот, — сурово, но не без сочувствия произнес Ворон. — Ты нужен нам в работоспособном состоянии.

— А не под кайфом! — прокомментировал завистливо Жаб.

Я промолчал.

Я не ответил на реплику Жаба.

Я буду выше.

Пусть злорадствует!

Пусть завидует!

Все равно он ни на что больше не способен.

А я — я способен.

Глава восемнадцатая, в которой мы пытаемся совещаться — и что из этого получается